– Есть, – сказал я наконец. – Вот там заброшенный
сталелитейный завод!.. Один только цех горячего проката выдает миллион тонн
высококачественной стали ежедневно, а расположен на площади, равной трем ВНС,
что потом стала ВДНХ, теперь ВВЦ, а завтра…
Она вскинула бровки.
– Но как же… Миллион тонн в день – это очень много!
Какой же заброшенный? Я отмахнулся.
– Да кому это нужно? ВПК загнулся, кастрюли да
сковородки вместо атомных подлодок… Чтобы не возиться, там поставили еще одну
штуку, что весь этот металл снова в дерьмо… прости, в металлолом. Замкнутое,
так сказать, производство.
Она удивленно покосилась на меня, когда я повернул руль и
направил машину к ярко освещенному зданию с яркой вывеской через дорогу. На
высоте второго этажа на огромном экране танцевала у шеста девушка, но, едва
начинала сбрасывать одежды, ее сменяла надпись: «Стрип-клуб. Открыт
круглосуточно». Под экраном широко распахнутые двери, два крутых
фейсконтрольных амбала, изнутри грохот разбиваемого токарного станка с помощью
кувалд и совсем не божьей матери, новый хит от группы «Самая Новая Корчма».
Она прошептала:
– А что здесь?
– Надо, – ответил я мрачно.
– Полагаете, ваша графскость, здесь… может быть ключ к
тайне?
– Это не так важно, – ответил я. – Ты разве не
чувствуешь?
Она прошептала смятенно и униженно:
– Нет, мои рецепторы ничего не улавливают.
– Женщина, – сказал я покровительственно и почесал у
нее за ухом. – Ничего, зато ты красивая.
Она вспыхнула, польщенная, но в глубине красивых глаз
оставалось недоумение. А я не стал объяснить, что, хотя погони и перестрелки –
необходимейшие составные жизни, без них ну никак ни в одну дыру, но в жизни
обязательно должно возникать женское тело, даже Тургенев без него не обходился,
хоть и предпочитал на анатомическом столе, а при нынешней свободе этого самого
женского должно быть много: обнаженного, потного, с крупными сиськами и
заостренными сосками… покрасневшими и затвердевшими, и чтоб живот мягкий и с
небольшими валиками на боках, как французские ручки, ягодицы чтоб вздернутые,
широкие и высокие, чтоб при каждом шаге покачивались, как женский ум…
Амбалы оглядели нас цепкими глазами: новенькие, не-поддатые,
без автоматов и гранатометов, отступили, а мы пошли навстречу музыкальному
грохоту, бегающим по стенам и потолкам лучам цветных прожекторов в поисках
немецких самолетов.
В зале воздух, пропитанный ароматами дешевого вина, травки,
клея и дезодорантов, изменяющих формулу запаха пота. После солнечного дня
показалось почти темно, затем глаза различили в багровом полумраке нечто
похожее на огромный чан с дождевыми червями, что пытаются выбраться через край.
Правда, некоторые вроде бы как раз закапываются. Полуобнаженные тела блестят,
цветные пятна бродят по залу, а ритмичный грохот заставляет кровь струиться
чаще, сердце подстраивается под навязываемый ритм, все танцующие выглядят одним
существом…
На приподнятой площадке у шеста вертится, изгибаясь,
пританцовывает уже обнаженная девица с крупным бюстом и рельефными ягодицами.
Танцует с явным удовольствием, еще свеженькая, наслаждается тем, что у нее
сильное сексуальное тело и что мужчины смотрят с жадностью, а их подруги
застыли с кислыми улыбками.
Две трети зала заполнены танцующими, точнее –
покачивающимися под оглушающую музыку, из-за тесноты хрен потанцуешь, а треть
отдана под столики. Мы отыскали не только свободные места, но и свободный стол,
сюда приходят потанцевать, на голых бабе поглазеть, а не жрать, официант
подошел сразу же, я брезгливо отстранил листок с меню:
– Я неграмотный, потому и богатый, ясно? Неси коньяк,
но только хороший, понял? И че-нить для выпивки… В смысле, пить буду, понял? И
поесть не забудь. Да не сам, а для меня и моей крошки. Учти, едим много, хоть и
худые. Глисты, наверное.
Он изогнулся в почтительнейшем поклоне, исчез. На кухне
разом закипела бурная деятельность, словно в первые годы индустриализации и
подъема животноводства. Из окошка то и дело выглядывали красные морды поварят,
всем хочется посмотреть на олигарха, потом шеф-повар их прогнал и закрыл
окошко.
Я лениво осматривался, сперва, ессно, на танцовщицу у шеста,
обратил благосклонное внимание на певицу, та едва не заглатывает шишку
микрофона ярко накрашенным ртом. В отличие от шестовички певица в скромном
сарафане с постоянно выпрыгивающей из-за слишком низкого выреза грудью поет
неплохо, совершенно не замечая фокусы своих молочных желез, а когда
спохватывается, мило краснеет и поспешно заправляет обратно, не забывая
мимоходом потереть и без того красный и разбухший кончик. Народ хлопал и
следил, когда же снова от резкого движения эта вэщь выпорхнет на свободу. Я
заметил, что все повторяется через точно рассчитанные интервалы, когда ожидание
достигает пика, здесь важно ни в коем случае не давать ему спадать, режиссура
отпадная.
За соседним столиком молодящаяся дама злым шепотом сообщала
заинтересовавшемуся зрелищем спутнику, что это все силиконовое, что поет
отвратительно, платье аляповатое, ноги кривые, но спутнику, судя по глазам, по
фигу такие тонкости, силикон – не силикон, главное – размеры, а там хоть и
вовсе надувная, какая разница, все они дуры надувные.
Певица мигом заметила появление богатого клиента, но не
повела глазом, ждет каких-то знаков внимания с моей стороны, но в этом деле
важно не переждать, на меня начали посматривать и другие женщины. Вернее,
сперва смотрели, какой коньяк нам ставят на стол, а потом уже смотрели
уважительно на меня.
Вскоре, оставив микрофон, певица сошла с эстрады и медленно,
продолжая петь, пошла по залу между столиками. Движение выглядело хаотичным, но
я уловил алгоритм, без труда вычислил, сколько понадобится ходов, чтобы подошла
к цели. Торкесса следила враждебными глазами, сразу ощутила врага, это в
женщинах встроено с рождения, как ультразвуковой локатор в летучую мышь или
электрические аккумуляторы в морского ската.
Певица наконец приблизилась, равнодушно и пренебрежительно
скользнула взглядом по моей спутнице, а мне улыбнулась томно и так обещающе,
что глаза торкессы сразу вспыхнули, как большие зеленые фонарики. Я слышал
скрип ее зубок, когда певица томно погладила мои плечи, помассировала мне шею и
плечи, погладила уши и мило проверила мизинчиками их содержимое. На левом
что-то прилипло, она вытерла о бедро и почистила мне ухо таким интимным жестом,
что торкесса засопела, как морской лев, начала пыхтеть и надуваться.
Я указал певице на свободное место:
– Мы будем счастливы…
Она улыбнулась обещающе и даже многообещающе, снова
наклонилась и помассировала мне плечи, увесистые груди выскользнули обе и мягко
легли мне на шею.
– Не могу, – проворковала она низким грудным голосом,
от которого воспламенилось все внутри, в смысле, в нижней части, – мне надо
закончить номер.
