— Не доводилось…
— Ну ничего, доведется…
Гриша заходил по комнате, накинул куртку, взял двустволку, засыпал горсть патронов в один из карманов.
— Ну, теперь придется подождать, я кое за чем пробегусь.
Гриша улыбнулся Данилову, зачем-то подмигнул и вышел прочь. Прохрустели по гальке шаги и наступила тишина. Медленно-медленно тянулось время в пустой избушке. Одно преимущество — теперь-то у Данилова нашлось сколько угодно времени рассмотреть эту избушку. Вполне обычная вроде избушка, только вот окна необычно большие, много свету. И — вся торцовая стена занята полками с книгами. Данилов неплохо видел корешки: действительно, почти все философия, в том числе много и по-немецки. Ну, силен! Силен лесной охотник с Саян!
Данилов рванулся несколько раз, но без особенных надежд: не должен был Гриша сделать какую-то глупость, не должен был связать его так, чтобы был хотя бы один маленький шанс. Вот здесь Данилов оказался вполне прав, и начинать-то дергаться не стоило.
Постепенно проходило действие того, что влил в Данилова Гриша, опять начала кружиться, болеть голова. Медленно утекало время, затекшее тело требовало перемены. Медленно-медленно стало наливаться золотым и лимонным одно из окон — как видно, обращенное к закату. Спинка кресла оказалась достаточно удобной, чтобы пристроиться на ней для сна. Дом погружался во тьму, за окном свет тоже угасал.
Пусть поймет правильно читатель: все это происходило медленно-медленно, в таком темпе, что можно было исписать несколько толстых тетрадей про эмоции, мысли и переживания сидящего в кресле человека. Это на бумаге получается быстро, потому что ведь ничего особенно важного не произошло за эти несколько часов. Сидел, думал, смотрел, заснул… все!
Данилов думал, Гриша уже не вернется до утра, и прогадал. Среди ночи вдруг раздался сильный стук, разбудивший Данилова, потом хруст обуви по гравию. Вошел Гриша, запалил керосиновую лампу, повесил на стенку куртку и ружье, высыпал патроны.
— Как самочувствие, капитан?
— Нормально… — спросонья Данилов опять каркал.
— Чаю попей, — позаботился Гриша, и как был, с потным после перехода телом, с усталым лицом, сунул к губам капитана кружку холодного чаю.
Чай и правда возвращал толику сил. Голова еще немного покружилась, но уже не болела, и вообще жить было вполне уже можно. Данилов не ел почти сутки, тело было легким, наваливалось легкое дурное возбуждение с научным названием эйфория.
— А теперь, капитан, нужно нам и еды приготовить. Как будем считать, это у нас ужин или уже завтрак?
— А времени сколько?
— Половина второго.
— Тогда, наверное, ужин. А есть разница? — пожал плечами Данилов.
— В названии разницы нет. А вот откуда резать будем ужин — разница очень даже есть. Давай вместе решим, что готовить.
Гриша ловко освободил стол, принес и постелил еще одну клеенку. Ловко, быстро втащил он в комнату длинное, неуклюжее тело, напрягшись, поднял, брякнул на стол. Примерно в метре от Данилова на столе лежал Саша. Мертвый Саша.
Как много не повидал в своей жизни, а такими не видел трупы людей Данилов: Саша был аккуратно выпотрошен, ободран. Только на плечах оставлена кожа, и голова не тронута, лицо вполне сохранено. Все остальное, начиная со ступней — сплошь красноватое, местами просеченное ножом мясо, белесые пленки, почему-то желтоватый у человека, не бело-красноватый, как у коров и свиней, жир. На внутренних сторонах пустой брюшины мясо уже привяло, стало некрасивым, темным. Такого цвета становится мясо у всякой туши, которая долго лежит на воздухе, обветривается.
— Ну, капитан, какой ужин будем готовить? Хочешь хороший бифштекс? Как говорят американцы, стейк? — Гриша указал на зад Саши остро отточенным ножом. — Или лучше тушеные ребрышки? А может, сделаем тушеное мясо в винном соусе? Знаешь, полную жаровню мелких кусочков, и соус из них, чтобы в этот соус макать хлеб и смешивать с ним гарниры? Кстати, капитан, тебе рис больше нравится, перловка или гречка? У меня все есть на выбор. Макароны ты ведь вроде уже ел вчера, могли и надоесть.
Данилов видел, что Гриша внимательно вглядывается в него, оценивает, что-то пытается понять. Данилов понимал, что проходит сейчас экзамен, — ощущение не из приятных, и догадывался, экзамен какого рода.
Не догадывался он, что экзамен он уже не сдал: не мог истинно свободный человек сидеть с таким отвращением, с таким страданием на морде! Даже слабак Вовка Дягилев, которого спугнул этот ничтожный капитан, Вовка, который сейчас бегает где-то в тайге, и то испытание выдержал! Про Фуру, наверное, разговор особый, он людей еще в побегах ел… если не врал. Но во всяком случае, Фура был покрепче; посвободнее, чем этот… Хоть капитан, гляди-ка, астрономию худо-бедно знает. Или все дело в сантиментах?
Конечно же, Данилов не понял, что ему дали еще один шанс…
— Что, этого парнишку есть не хочешь? Могу понять… — Гриша сделал скорбное лицо. — Я же вижу, он тебе посимпатичнее, поближе, чем этот мордоворот, которого ты вниз отправил, с этим… С Сукиным… нет, не с Сукиным…
— С Сучьим Выменем, — Данилов надеялся, голос у него звучит хотя бы относительно естественно.
— Вот-вот! С ним самым, с Сучьим Выменем, с Кешей… То-то вы потом именно с Сашей советовались, как меня лучше ловить, и разговоры «за жизнь» учиняли. Ну ладно… Сашу… Он ведь Саша был, все верно? — Гриша звонко хлопнул по обнаженной, даже без кожи, груди Саши.
— Саша. Александр Александрович Васильев, без пяти минут лейтенант.
Данилов не хотел, но в голосе его звучала горечь.
— Во-во… почти что, значит, бывший лейтенант. Ладно, его есть не будем… пока. Давай другого.
Гриша круто развернулся, принес ногу с бедром от колена до поясницы, положил прямо на Сашу. На этой ноге кожа не была еще ободрана, на большей части ляжки прикрывала мясо, как у свинины.
— Ну, это не твой любимый ученик. Из этого что будем делать? — Гриша склонился с ножом в руке, проводя пальцами по коже ноги. — Бифштекс? Ромштекс? Котлеты? Биточки? Что-нибудь из более мелких деталей? Бефстроганов? Поджарку?
— А ничего другого нет?
— В смысле — женского мяса? Найдем!
— В смысле — медвежатины, оленины…
— Такого не держим… — широко развел Гриша руками, в одной из которых был нож, — такого, дорогой, у нас не бывает, придется тебе привыкать…
Теперь-то Данилов понимал, что его изучают, и внимательно.
— А давай я не буду привыкать? Ну его.
— Так на чайке и будешь жить? — в голосе Гриши невольно звучала ирония.
— А ты, значит, кроме чаю ничего мне и не дашь? Правильно я понимаю? — неожиданно Данилов почувствовал прилив энергии. Это было привычно, понятно: он, а напротив — преступник. Воля на волю, ум на ум, сила на силу. Что ж, маски сброшены, так ему даже легче, и намного.
