Вновь зазвонил телефон. Ну вот, опять небось
Комарова. Почта не работает, или бумажку с адресом потеряла! Но это оказался
Дима Ковалев.
– Слышь, Романова, завтра никуда не едем.
– Почему?
– Свадьба отменяется, жених с невестой
переругались, и все, прошла любовь, завяли помидоры.
Жаль, конечно, терять заработок, но отдохнуть
тоже не помешает, тем более что погода, кажется, установилась. Завтра вытащу
шезлонг в сад и устроюсь там со всевозможным комфортом.
Прошла неделя абсолютного безделья. Лето –
мертвый сезон. Никаких презентаций, праздников и тусовок не устраивается. Народ
массово отъезжает на дачи и на побережья теплых морей. Свадьбы, конечно,
играют, но в эту семидневку молодожены пригласили другие ансамбли. Мы
находились в творческом простое.
Често говоря, я была рада. В моем понимании
отличный отдых – это удобное кресло, штук двадцать новых детективов, коробочка
шоколадных конфет и чашечка чая, желательно цейлонского, крупнолистового. Я
даже не поленилась съездить в Москву и купить там последние новинки. Словом, с
понедельника до субботы я бездумно провалялась в шезлонге, в тенечке под
раскидистой елью. Съела больше килограмма грильяжа и прочитала Маринину,
Полякову, Серову и Корнилову. Разленилась до такой степени, что не готовила
детям обед, не стирала и ни разу не вспомнила о пылесосе. Впрочем, и Лизавета,
и Кирюшка, ошалев от немилосердной жары, не требовали горячей еды днем, а
вечером мы прекрасно обходились салатом. К слову сказать, ребята помирились, и
Кирка забыл про Ричарда.
В субботу около шести вечера, когда
раскаленное солнце переместилось за крышу нашего дома, Лиза вытащила шланг и
начала поливать огород. Только не подумайте, что у нас рядами растет ароматная
клубника и шпалерами стоят ягодные кустарники. Ничего подобного, талант
огородника отсутствует у меня напрочь, поэтому возле гаража вскопаны две хилые
грядки, где редкими кустиками кучкуются укроп, петрушка и кинза. Больше нет
ничего. Сначала Лиза старательно лила воду на чахлые растения, потом направила
струю на Кирюшку. Мальчик мигом приволок из гаража второй шланг, и началась
водная баталия.
Мокрые собаки носились по грядкам, круша
укроп. Я оторвалась от Марининой, увидела, что «урожай» погиб, и снова
уткнулась в книгу. Подумаешь, у магазина день-деньской сидят местные жители и
торгуют зеленью, редисом и семечками. Было лень не то что шевелиться, даже
разговаривать.
Уничтожив посевы и измазав собак, дети сочли
процедуру полива законченной, побросали шланги и унеслись в дом. Я слышала, как
они ругаются около трехлитровой банки молока, доставленной молочницей Надей.
Каждому хотелось отхлебнуть верхний слой жирных, нежных сливок.
– Эй, Лампа, к телефону! – заорал
Кирюшка.
Надо же, а я даже не услышала звонка.
– Давай, Романова, заводи «Ямаху», –
прохрипел Ванька Лыков, – завтра в одиннадцать у Митинского кладбища.
– Где?
– В Митине, на погосте.
– Зачем?
– Что значит зачем? Нас на похороны
позвали!
– Да ну?! И что мы там делать будем?
– На лыжах кататься, ты от жары совсем
очумела? Играть.
– Что? «Мурку»?
– Нет, конечно. «Реквием» Моцарта могешь?
– Могу, естественно, но как-то странно.
– Ничего особенного, просто до сих пор
такие заказы не попадались. Значитца, так. В одиннадцать лабухаем у могилки,
потом на поминках. Обещали тысячу баксов заплатить.
На следующий день я изнывала от зноя у ворот
Митинского кладбища. Наконец из-за поворота вынырнул темно-зеленый «Мерседес»
Димки Ковалева. Автомобиль у него замечательный, выпущен в начале 80-х и едет,
дребезжа всеми внутренностями. Честно говоря, я побаиваюсь с ним кататься. У
дедушки «шестисотого» «мерса» постоянно что-то отваливается, а Димка еще гонит
как ненормальный по шоссе. Правда, Ванькина тачка, темно-красная «девятка», еще
хуже. Двери у нее не открываются, «дворники» не работают, а правое крыло
проржавело почти насквозь. Но я стараюсь сесть в лыковскую «девятку», он едет
по крайней мере тихо и старательно соблюдает правила движения.
– Эй, Романова! – заорал
Ванька. – Возьми Марфуту!
«Марфутой» Лыков зовет саксофон. Я схватила
черный футляр и поинтересовалась:
– А розетка, интересно, на кладбище есть?
– Ага, – заржал Димка, – обожаю
тебя, Романова, за светлый ум. Из каждой могилы торчит такая пластмассовая
беленькая штучка с дырочками, сунешь штепсель и давай, бацай.
– Ну надо же, – удивилась я, –
зачем на могилках розетки?
– Чтобы жмурики могли плеер
включать, – спокойно пояснил Ванька.
– Прекрати! – рявкнул Димка. –
А ты, Романова, не идиотничай, нет на погосте электричества.
– А играть как?
– Да у них место сразу за
административным корпусом, из конторы шнур протянем.
Через полчаса мы подключились, настроились и
стали поджидать клиента. Наконец появилась большая толпа.
– О, – буркнул Димка, – они!
Давай, ребята, с соответствующим моменту настроением и выражением на лице.
Мы принялись измываться над Моцартом. Хорошо,
что он никогда не узнает о трех дураках, исполняющих «Реквием» при помощи
гитары, сакса и синтезатора.
Гроб, отчего-то закрытый, установили возле
зияющей ямы. Родственники всхлипывали, среди них было довольно много женщин,
закутанных с ног до головы в черное, и детей, непонимающе таращившихся на
диковинную процедуру.
Ясное солнце освещало мрачное действо. Звучали
дежурные слова: «трагически ушел», «полный сил», «удивительный человек». В
перерыве между выступлениями мы делали «музыкальную паузу». У тех, кто пришел
проститься с покойным, то и дело трещали мобильники и пищали пейджеры. Наконец
роскошный гроб из красного дерева плавно, при помощи специальной машинки
опустили в могилу. Мы гремели как ненормальные. Над присутствующими носилась с
громким карканьем огромная стая ворон. Очевидно, главные птицы Москвы не любили
Моцарта, а может, им не нравилась наша более чем оригинальная обработка.
Потом двое на диво трезвых могильщиков ловко и
споро сформировали холм, обложили его шикарными венками и букетами, воткнули в
изголовье большой портрет и табличку.
