Вцепившись в руль, я выехала на магистраль и мигом
покрылась липким потом. Повсюду тут и там неслись «Жигули» и иномарки. Машины
проскакивали буквально в сантиметре от той, где сидела я. Ноги начали
предательски подрагивать.
– Не бойсь, у меня тоже педали, –
хихикнул инструктор, – вперед и с песней.
Навалившись на руль, я выползла из-за
троллейбуса, и тут загорелся красный свет.
– Делать-то чего?
– Ясное дело, останавливаться.
Я лихорадочно вглядывалась в светофор,
вспыхнул зеленый, ноги машинально выполнили действия: сцепление, газ, рука
ухватилась за рычаг скоростей, «Жигуленок» подпрыгнул и встал.
– Давай еще раз, не тушуйся,
спокойненько.
Я задвигала ногами, опять облом. Сзади
загудели. Инструктор высунулся и заорал:
– Ну чего визжишь? Не видишь знак –
ученик за рулем, объезжай!
Река машин начала обтекать несчастный, не
желавший двигаться с места «жигуль». Я почувствовала, как в душе поднимает
голову комплекс неполноценности. На водительских местах бойко проносившихся
машин сидели мужчины, женщины, старики, старухи, подростки, чуть старше по виду
Кирюши и Лизы… Они все научились прекрасно ездить, и только я потной, липкой
рукой никак не могла воткнуть на нужное место ручку переключателя скоростей. Из
глаз хлынули слезы. Вдруг непослушный конь плавно поехал вперед.
– Нечего сопли распускать, –
приказал инструктор, – спускайся на набережную да не забудь включить
сигнал…
Спустя два часа я попыталась вылезти из-за
руля. Не тут-то было. Ноги не хотели слушаться, спину ломило, а руки словно
судорога свела.
Увидев мои мученья, инструктор вздохнул:
– Нечего так переживать, никто с первого
раза Шумахером не стал, все, когда на дорогу впервые выезжали, балдели.
– И вы?
– А то, – засмеялся парень, –
чуть не умер, не расстраивайся. Еще лучше всех поедешь.
Слегка ободренная его словами, я выпала на
тротуар, доковыляла до метро и стала разглядывать лотки, хозяева которых уже
складывали товар.
До Алябьева я добралась около десяти и
побежала через лес, тихо радуясь, что июнь – месяц самых длинных, светлых
ночей.
– Лампа! – завопил Кирюшка. –
Тебе тетка обзвонилась!
– Какая? – отдуваясь, спросила я,
ставя на стол почти неподъемную сумку.
– Имя такое смешное, – влезла
Лиза, – Ребекка. Раз десять спрашивала: «А где ваша мама? Ну когда же она
придет?»
– Разбирайте пакеты, – велела
я, – только аккуратно, там фрукты.
Пока дети рылись в торбе, я набрала номер
Славиных.
– Немедленно идите сюда, – тихо
сказала Ребекка, – все собрались.
– Что случилось?
Но девушка уже отсоединилась.
– Лампуша, чего делать с
клубникой? – донеслось с террасы.
– Съесть, – ответила я, быстро меняя
насквозь пропотевшую футболку на свежую.
– Она помялась.
– Отдайте мопсам.
– Да тут много.
– Сами придумайте!
– Нет уж, иди сюда.
Я помедлила секунду и вылезла в окно. Если я
пойду через террасу, дети мигом привяжутся: куда, зачем, мой клубнику. Вообще-то,
я их понимаю, никому неохота отковыривать от сочных ягод зеленую плодоножку.
У гаража я взяла Лизин велосипед и бодро
покатила по узенькой тропинке: на колесах быстрей, чем на ногах.
Славинский особняк походил на гигантский
корабль, роскошный теплоход, сияющий огнями. Я прошла сквозь холл и оказалась в
большой комнате с накрытым столом. Ребекка, стоявшая у буфета, радостно
воскликнула:
– Ну, дорогая, как хорошо, что ты
все-таки зашла!
Очевидно, она была отличной актрисой, потому
что дальнейший ее монолог звучал искренне и не фальшиво.
– Представь, Нора… – повернулась девушка
к женщине, сидящей в кресле.
Я сразу узнала тетку, устроившую скандал на
похоронах из-за венка. Только на этот раз вместо строгого черного костюма на
ней было ярко-желтое летнее платье с глубоким вырезом, открывающим аппетитную,
высокую грудь с круглой коричневой родинкой. Несмотря на четырех более чем
взрослых детей, Нора сохранила идеальные формы, тонкую талию и девическую шею.
Лицо ее, подозрительно гладкое для женщины, отметившей пятидесятилетие,
покрывал ровный слой косметики, выразительные карие глаза, широко распахнутые,
излучали дружелюбие. Волосы золотисто-каштанового тона были пострижены самым
модным образом – сзади спускались на шею, а по бокам и на макушке топорщились неровными
прядками.
– Представь, Нора, – продолжала
Ребекка, – иду на днях в наш магазин и вижу Лампу.
Нора подняла брови.
– Тут теперь торгуют электроприборами?
Ребекка засмеялась:
– О нет, знакомься, Евлампия, дочь
академика Романова, музыкант, арфистка, мы ее Лампой зовем.
– Здравствуйте, – прочирикала Нора и
протянула мне тонкую руку с узкой ладонью, – очень приятно. Ваше лицо мне
знакомо, наверное, видела вас по телевизору.
– Ну подумай, как интересно, –
неслась дальше Ребекка, – мы не встречались со студенческих лет, я и не
знала, что у Лампы тут дача. Словом, захожу за сигаретами, ба, Романова!
– И где ваш дом расположен? –
поинтересовалась Нора.
– В старом поселке, на Фруктовой улице.
– Там огромные участки, – вздохнула
Нора.
– Гигантские, – подтвердила я.
– Земля теперь капитал, – донеслось
из угла.
– Знакомься, – продолжала
Ребекка, – Аня, наша приятельница.
– Скорее родственница, – хмыкнула
женщина, – причем близкая.
Я внимательно посмотрела на бывшую любовницу
Славина. Худенькая, высокая, светловолосая, но с темными глазами, скорей всего,
шевелюра просто крашеная. Академика, очевидно, тянуло на стройных дам, он не
был любителем гигантских задниц и объемистых бедер.
В ту же секунду со двора донесся гудок.
– Это Николя, – обрадовалась Нора.
– Брат приехал, – пояснила
Ребекка, – помнишь его?
Я старательно подыграла:
