Я оставалась в кольце тела Мики, но напряжение уходило.
— Первую душу в своей жизни я увидела, когда мне было
десять, а первого призрака еще раньше, Риис. В тринадцать лет я случайно
подняла свою околевшую собаку. Я никогда не была человеком, Риис, можете мне
поверить.
— Вы говорите об этом с горечью.
— Еще бы, — кивнула я.
— Вы оба должны принять себя такими, как вы есть, или
будете очень несчастны, — заметил Рафаэль. Мы оба посмотрели на него —
вряд ли дружелюбно.
— Ты мне дай пару недель привыкнуть к тому, что я
кошка.
— Я говорю не о том, что ты стала настоящей Нимир-Ра, Анита.
С той минуты, как я тебя увидел, ты подспудно ненавидела себя за то, что ты
такая, как ты есть. Как Ричард бежит от своего зверя, так и ты бежала от
собственного дара.
— Мне не нужны уроки философии, Рафаэль.
— Мне кажется, очень нужны, но я не стану развивать
тему, раз она для тебя так болезненна.
— А со мной даже и не пытайтесь, — сказал
Риис. — Всю мою жизнь я слушаю проповеди на тему о том, что я благословен,
а не проклят. Уж если все мои родственники меня не убедили, вряд ли у вас
получится.
Рафаэль пожал плечами и снова повернулся ко мне.
— Давайте сменим тему, потому что до лупанария ехать
всего несколько минут, а я видел, как зверь Мики — его энергия — прошла сквозь
тебя, и ты откликнулась.
— Ты видел? — спросила я.
Он кивнул:
— У него энергия синяя-синяя, а у тебя багрово-красная,
и они смешались.
— И что получилось? Пурпур?
Мика прижал меня чуть сильнее — предупреждение, что не стоит
задираться, но Рафаэль высказался прямо:
— Не надо шуточек, Анита. Если я это видел, то увидит и
Ричард.
— Он — мой Нимир-Радж, — напомнила я.
— Ты не понимаешь, Анита. Мика говорит, что думал,
будто родинка в виде твоего зверя бывает только в легендах. Точно так же и я до
сих пор считал, что разговоры о совершенных парах тоже легенда. Романтика,
вроде суженого или суженой. — И без того серьезное лицо Рафаэля стало
совсем мрачным. — Как говорят эти легенды, какая-то связь ощущается с
первой встречи, но лишь после первого секса зверь одного может проходить сквозь
тело другого. Только физическая близость создает такую степень метафизической.
Я отвела взгляд от этих твердых и вопрошающих глаз, но
заставила себя снова в них посмотреть.
— Так что ты спрашиваешь, Рафаэль?
— Даже не спрашиваю, а сообщаю. Сообщаю, что знаю о
том, что у вас был с Микой секс, и что Ричард, хотя и бросил тебя и публично
объявил, что вы более не пара, будет от этого не в восторге.
Сильная недооценка. Я отодвинулась от Мики, и он отпустил
меня, не попытавшись продлить прикосновение. Еще несколько очков в его пользу.
— Ричард бросил меня, Рафаэль, а не я его. У него нет
права злиться на то, что я делаю.
— Если он ее бросил, — согласился Риис, — то
она имеет право делать, что хочет. Ульфрик может винить только себя.
— Логически вы правы, но когда мужчина, увидев любовь
своей жизни в чужих объятиях, руководствовался логикой?
Горечь в голосе Рафаэля заставила меня всмотреться в его
лицо. Кажется, он судил по собственному опыту.
— Он Ульфрик, а я Нимир-Ра. Это не дает ему на меня
прав.
— Сегодня и без того будет опасно, Анита. Не надо еще и
сердить Ричарда.
— Я не хочу ухудшать положение вещей. Видит Бог, и без
того оно не сладко.
— Ты злишься, что он тебя бросил, — сказал
Рафаэль.
Я уже открыла рот, чтобы сказать «нет», но поняла, что он,
быть может, и прав.
— Может быть.
— И ты хочешь сделать ему больно в ответ.
Я открыла рот, чтобы сказать «нет», но остановилась подумать
— по-настоящему подумать, что же я чувствую. Это была злость и обида, что он
попросту дал мне отставку. Ладно, пусть не так просто, но все же...
— Да, я уязвлена и отчасти, наверное, хочу наказать за
это Ричарда, но не просто за то, что он меня выставил. Еще и за бардак, который
он устроил в стае. Он подверг опасности тех, кто мне не безразличен, а сделал
он это из-за своей бойскаутской дури, которая даже среди людей не работает, не
говоря уже о шайке вервольфов. Я устала от всего этого, Рафаэль, и от него
тоже.
— Звучит так, будто ты его бросила бы, если бы он тебя
не опередил.
— Я вернулась, чтобы помочь. Чтобы посмотреть, не можем
ли мы как-то во всем разобраться. Но ему надо бросить свой дурацкий моральный
кодекс, от которого добра ни ему, ни окружающим.
— Бросить свой моральный кодекс для него значит
отказаться от самого себя.
— Знаю, — кивнула я. Все это, сказанное вслух,
выглядело еще хуже. — Он не может перемениться, а если останется таким,
как есть, это приведет к его гибели.
— А с ним, быть может, твоей и Жан-Клода, — сказал
Рафаэль.
— Это что, каждому известно?
— Стандартная ситуация. Если убить слугу-человека
вампира, вампир может этого не пережить. А если убить вампира, его слуга либо
умирает, либо сходит с ума. Логика подсказывает, что убийство одного из вас
опасно для двух других.
Все равно мне не нравилось, что это всем известно. Что убить
одного из нас может означать убить всех троих. Слишком это легко было бы для
убийц.
— И что ты хочешь от меня услышать, Рафаэль? Что у нас
с Ричардом фундаментальные философские расхождения почти по всем важным
вопросам? Что есть достаточно причин, что мы с ним не женились и не стали
жить-поживать да добра наживать? Что он, быть может, встанет перед выбором
между своей моралью и выживанием? Что я боюсь, что он скорее умрет, чем пойдет
на компромисс со своей совестью? Да, боюсь. Когда он увидит меня с Микой, это
убьет частицу его души. Я бы его избавила от этого, но не мой выбор.
— Здесь нет твоей вины, — сказал Рафаэль.
Я вздохнула:
— Если бы я полгода назад не сбежала, я могла бы
отговорить его от демократизации стаи. Если бы я была здесь, многое могло бы
пойти по-иному, но меня не было, и тут ничего не поделаешь. Я могу только
попытаться склеить разбитое.
— И ты думаешь, что все это еще можно исправить? —
спросил Рафаэль.
Я пожала плечами:
— Спроси меня, когда я посмотрю на Джейкоба и увижу,
как Ричард исполняет роль Ульфрика с ними со всеми. Я должна ощутить динамику
процесса, а потом судить, можно ли что-то исправить.
— И как будешь исправлять? — спросил Мика.
Я покосилась на него:
