— Я научился контролировать ardeurбез помощи кого бы то
ни было, кто его испытал. Пять лет я питался плотью, как и кровью. И только
тогда я овладел способностью питаться на расстоянии.
— Пять лет! — произнесла я.
— По-настоящему контролировать ardeurнаучила меня
Белль, а попал я к ней, когда уже был мертв пять лет. Но с тобой я буду с
самого начала. У тебя не будет так, как было у меня.
Жан-Клод сжал меня в объятии, и это меня еще больше
напугало.
— Я никогда бы не объединил наши метки, если бы
допускал, что ты можешь получить моего инкуба. Никогда я бы сознательно с тобой
такого не сделал.
Я оттолкнулась от него. Страх застыл на языке кислым
металлом. Мне так стало страшно, что тело успокоилось, будто все его пульсы,
все его движения просто остановились и остался только страх.
— Что ты сделал со мной?
— Я сперва думал, что раз ты не вампир, это не будет
истинный голод. Но сегодня, глядя на тебя, я знаю, что это как было у меня. Ты должнаего
утолить. Нельзя себе все время отказывать, это ведет к безумию — или хуже того.
— Нет, — ответила я.
— Если бы ты устояла перед авансами Нимир-Раджа, то я
бы сказал, что твоя сила воли победит его. Если бы удержалась от желания
питаться от Натэниела, я бы сказал, что ты овладеешь им. Но ты ела.
— У меня не было секса с Натэниелом.
— Да, не было. Но разве не сделала ты взамен того, что
куда больше удовлетворило какую-то часть твоей души, чем простое совокупление?
Я хотела сказать «нет» — и промолчала. Я все еще ощущала во
рту плоть Натэниела, помнила его кожу у себя в руках, вкус крови на языке. От
воспоминания горячим смерчем вскипел голод. Не просто вожделение — жажда крови
Жан-Клода и зверь Ричарда — или мой — хотели еще раз вцепиться и рвать плоть по-настоящему,
не притворяясь, не сдерживаясь.
Мне пришла в голову ужасная мысль.
— Если я отрицаю один вид голода, обостряются все?
— Если я отвергаю вожделение, мне нужно больше крови —
и наоборот тоже.
— У меня нет твоей жажды крови; Жан-Клод, у меня зверь
Ричарда — или мой. Мне хотелось растерзать Натэниела. Хотелось есть его
по-настоящему, как животное. И это тоже станет сильнее?
Лицо его начало становиться нейтральным, непроницаемым. Я
схватила его за плечи и стала трясти.
— Все! Хватит играть в прятки! Это будет расти?
— Я никак не могу знать этого точно.
— Хватит играть словами! Это будет расти?
— Я так думаю, — ответил он очень тихо.
Я отодвинулась от него, прижавшись к спинке кровати, ждала,
что сейчас он скажет: «Ну извини, пошутил». Но он просто смотрел мне в глаза. И
я смотрела на него, потому что ничьего больше лица видеть не хотела. Если бы я
увидела жалость, могла бы расплакаться. А увидела бы желание — взбесилась бы.
Наконец я сказала:
— И что мне теперь делать?
— Ты будешь питаться, а мы тебе поможем. Проследим,
чтобы все было безопасно.
Наконец я посмотрела на остальных. Все лица либо нейтральны,
либо — у Натэниела — опущено к кровати, будто он прячет от меня глаза.
Правильно, наверное, делает.
— Ладно, но мы придумаем способ получше презервативов.
— Что ты имеешь в виду, ma petite?
—Натэниел наденет шорты, а я — свои трусики.
— Я все же думаю...
Я подняла руку, и Жан-Клод замолчал.
— Пусть наденут под одеждой, на всякий случай, но я
знаю, что если скажу Натэниелу, чтобы он не... то он и не будет. — Я
мрачно глянула на Джейсона.
— Я буду хорошим, — заверил он.
— Я не боюсь, что Натэниел тебя ослушается, ma petite.
Его интонация заставила меня повернуться к нему.
— А ты что имеешь в виду?
— Я боюсь, что он действительно сделает все, что ты ему
скажешь.
Мы смотрели друг на друга несколько долгих мгновений. Я
поняла его теперь. Он не мальчикам не верил, он не верил мне. Я хотела бы
сказать, что никогда их не попрошу, никого из них, делать со мной это, но
что-то было в глазах Жан-Клода, какое-то знание, какая-то скорбь, из-за чего я
промолчала.
— Насколько я потеряю самообладание? — спросила я.
— Я не знаю.
— Я устала это слышать.
— А я устал это говорить.
Тогда я спросила то, что надо было спросить:
— Так что мы будем делать?
— Наши pomme de sangпринесут свою и твою одежду, и
начнем.
Как бы мне ни было это поперек горла, как бы ни хотелось от
всего этого отказаться, я знала, что он прав. Я старалась не быть социопатом,
чтобы не стать чудовищем. Я просто не знала, о чем говорю. Сейчас мне надо
питаться людьми — похотью, правда, а не кровью и плотью, но все же питаться.
Социопатия начинала казаться не таким уж злом.
Глава 18
Где-то в процессе одевания я пришла в себя. Я стояла около
спинки кровати, надежно завязав халат Ашера поверх красных пижамных штанов,
отвернув лицо и прижавшись лбом к спинке. Самообладание — это был стержень той
личности, которой я себя считала. Я могу это сделать, а лучше — не делать. Надо
попытаться пропустить это мимо себя, потому что иначе... не могу.
Кровать шевельнулась, и от одного только ощущения лежащих на
кровати мужчин у меня зачастил пульс и напряглись мышцы. Боже мой, помоги мне!
Этого не может быть. Я всю жизнь боялась стать вампиром. Много раз я была
близка к этому, но никогда не думала, что это будет вот так. Я оставалась пока
живой, оставалась человеком, но голод бушевал во мне как зверь, рвущийся
наружу, и одно только не давало ему вырваться — мои пальцы, вцепившиеся в
дерево, лоб, прижатый к его изгибам. И непонятно было, что это за голод, с
которым я бьюсь, но все окрашивал ardeur,жаждала я крови или мяса, но во всем
этом был секс. Их невозможно было отделить, и это уже само по себе было
страшно.
Кто-то подполз ко мне, и я знала, не глядя, что это
Жан-Клод. Я его просто чувствовала.
— Ma petite,все готово, мы ждем только тебя.
Я сказала, все еще прижимаясь лицом к спинке, вцепившись в
нее пальцами:
— Что ж, тогда вам придется обойтись без этого
последнего ингредиента.
Я ощутила его руку у себя над плечом и вскрикнула:
— Не прикасайся!
— Ma petite, ma petite,я бы изменил все это, будь то в
моей власти, но не могу. Мы должны наилучшим образом действовать с тем, что
есть.
Эти слова заставили меня поднять глаза. Лицо его было
слишком близко, глаза — полночная синева, волосы черным сиянием вокруг бледного
лица. Вспыхнуло перед глазами еще одно лицо, такое же бледное, такое же
прекрасное, с богатством черных волос, но глазами густо-карими, как темный
янтарь. И они росли перед моим внутренним взором, пока мир не утонул в темном
меду этих глаз, будто он проливался на мои глаза, на кожу, на тело и наполнил
меня, и когда я подняла взгляд на встревоженное лицо Жан-Клода, на его руку у
меня на плече, в его глазах я увидела что-то, похожее на ужас.
