А если тебе не могут сказать нет, то получается
изнасилование или вроде того. Во мне бушевал ardeur,заставляя дышать прерывисто
и со всхлипом. Мне хотелось поцеловать Натэниела, наполнить его рот своим
языком. Но я знала, что, если я это сделаю, станет поздно.
Голос у меня звучал придушенно:
— Когда я тебе говорю «уходи», ты уходишь. А теперь
прочь от меня!
Я отпустила его волосы настолько резко, что он свалился
спиной на кровать. Джейсон уже стоял с другой стороны, оттаскивая от меня
Натэниела, подталкивая его к двери. Глядя на них, мне хотелось заорать или
заплакать. Они так хороши сейчас для питания! Воздух сгустился от взаимного
желания, а я их выгоняю. И все еще ощущаю биение их сердец, как конфетку на
языке, как двойное эхо моего сердца.
Я закрыла глаза и заорала — без слов, полный боли крик. Как
будто голод вдруг допер, что я делаю — отсылаю их. Он бушевал, выдавливая из
меня рваные стоны быстрее, чем я успевала дышать. Я лежала на кровати среди
шелковых простынь, извиваясь и вопя. Вдруг нахлынуло воспоминание — не мое, об
этой неудовлетворенной нужде, запертой во тьме, где ни одна рука не коснется
тебя, ничья кожа не сольется с твоей. Я ощутила тончайший край бешенства
Жан-Клода после этого наказания. Он исцелился, но память еще болела.
Чьи-то руки прижимают меня к кровати. Я открыла глаза — это
Джейсон и Натэниел. Каждый из них держал меня за руку и за ногу. Каждый из них
мог бы поднять небольшого слона, но мое тело, извиваясь, подбрасывало их,
заставляло бороться со мной.
— Анита, ты себя ранишь, — сказал Джейсон.
Я поглядела на себя и увидела на руках и ногах кровавые
царапины. Наверное, это сделала я, но не помнила как. Вид этих кровавых ниток
меня успокоил, заставил затихнуть под их руками.
— Я найду, чем тебя связать, пока не встанет
Жан-Клод, — сказал Джейсон.
Я кивнула, боясь говорить — боясь того, что могу сказать.
Он оставил Натэниела меня держать, но в одиночку это можно
было сделать, лишь держа мне руки и прижимая телом к постели. Не полный
контроль, но так он помешает мне себя ранить.
Волосы Натэниела упали на наши тела с сухим шорохом, и мир
стал виден лишь сквозь этот занавес. Его аромат, как теплый пресс, повис между
ним и мной. И еще слышался запах свежей крови. Мой зверь рвался лизать раны,
питаться на моей коже или, того лучше, открыть раны на Натэниеле и питаться на
нем. От одной этой мысли меня свело желанием, я задергалась, не в силах
удержаться, пока не освободила ноги, и только одежда нас разделяла. Он издал
какой-то звук — не то протест, не то еще что-то.
Я подняла руки с кровати, почувствовала, как напряглись у
него мышцы, заставляя меня лечь обратно. Для него меня так держать — не должно
было стоить усилий. Кроме голода, я от меток или от зверя обрела еще другие
качества. Натэниел был сильнее меня, это я ощущала. Но есть вещи помимо силы,
которые помогают в борьбе. Я снова подняла руки с кровати, всего на пару
дюймов, и он снова надавил, заставляя меня лечь. Но, получив достаточно места,
я повернула правую руку в сторону его большого пальца и освободилась.
Тогда я приподнялась, целуя его в грудь, и он застыл. Я его
укусила — нежно, и он слегка и тихо вскрикнул. Я стала лизать дорогу вверх по
его груди, пока он все еще держал меня за левую руку, все еще прижимал нижней
частью тела. Языком я пощекотала ему сосок, и он задышал быстрее. Охватив сосок
зубами, я вдавила их в кожу, в плоть. Он затрепетал на мне, тело его так
дернулось, что мне пришлось быть аккуратной, чтобы не прорвать кожу. Но я
держала, и он стал стонать, и когда я отпрянула, то увидела почти идеальный
отпечаток собственных зубов.
Я лежала на спине и глядела на укус, на сосок в его
середине, и меня охватывала радостная дрожь, волна восторга и чувство...
обладания. Я его пометила.
Я освободила левую руку, и он не стал ее держать. Он лежал,
приподнявшись на вытянутых руках, прижимаясь ко мне бедрами, волосы его
окружили нас каскадом. Он глядел на меня, и лицо его искажал голод. Мне не надо
было говорить, как ему хочется, чтобы я окончила только что начатое.
Я приподнялась поцеловать его, и его губы затрепетали под
моими. Поцелуй был долгий и страстный, и он застонал горлом и вдруг свалился на
меня, прижимая всем весом, и мы сцепились ртами, руками, телами в одно целое в
гнезде этих роскошных ванильных волос, будто в теплом атласе. Натэниел целовал
меня так, будто хотел забраться внутрь через рот, и я открылась ему, чтобы он
исследовал меня, пробовал на вкус, на ощупь. И не его рука под моим топом,
мнущая груди, привела меня в чувство. Это были мои руки у него в шортах, охватившие
смуглую гладь ягодиц. Я смогла восстановить самообладание, бороться с желанием,
с голодом. Куда, к чертовой матери, подевался Джейсон? Я бросила целовать
Натэниела, бросила его трогать, но его руки, его рот бродили по моему телу. Так
силен был его голод, так силен. Я не могла встать и уйти. У меня просто нет
нужной силы.
— Натэниел, перестань.
Его рот сквозь атлас топа прижался к моей груди. Кажется,
Натэниел меня не слышал.
— Натэниел, перестань! — Я рванула его за волосы,
прочь от меня. Топ промок там, где он присосался, Глаза у него помутнели, он
будто и не видел меня. — Натэниел, ты меня слышишь?
Наконец он кивнул:
— Да.
Любой другой возмутился бы, что его так остановили, но он
смотрел на меня, и глаза его приобретали осмысленность. Он просто сделал, что я
сказала, и ждал, что я скажу дальше. Я не понимала Натэниела; даже зная желания
его сердца, я не могла его понять. Слишком мы были разные, но сегодня эта
разница могла нам помочь.
Я не стану, я не могуиметь секс с Натэниелом. Но я не могла
и полностью остановиться. Мне надо было питаться. Надо было вонзить зубы в его
плоть, окунуться в его похоть, я не могла иначе.
— Слезь с меня.
Он перевернулся на спину, глядя на меня, лежа в озере
собственных волос, похожих на рыжеватую раму вокруг его тела. Я хотела видеть
его целиком на фоне волос, и надо было только стянуть шорты с изгиба его тела.
Видение было таким сильным, что я закрыла глаза, стала глубоко дышать.
Необходимость до него дотронуться хлестала меня почти до боли, будто ardeurмог
меня заставить это сделать. Может, и мог. Но я могу управлять тем, как именно я
буду трогать Натэниела. Это хотя бы было мне подконтрольно.
Я открыла глаза и увидела, что он смотрит на меня снизу
вверх своими невозможными сиреневыми глазами.
— Перевернись на живот, — велела я хриплым
голосом.
Он перевернулся, ни о чем не спросив, и это напомнило мне,
насколько он беспомощен в руках любого доминанта. Он всегда будет делать то,
что ему говорят, что бы ни сказали. Это помогло мне взять себя в руки —
понимание, что я сейчас за него отвечаю. Какой-то контроль я должна сохранить,
потому что у него нет никакого.
