Она опустила глаза, чтобы не смотреть в мои. Вот точно так
они переглянулись там, в комнате, когда я очнулась. Я взяла ее за подбородок
(для этого пришлось поднять руку повыше).
— Так. Чего вы мне не сказали?
Из-за двери прозвучал мужской голос:
— Прошу прощения, мог бы я войти и помыться?
Это был Мика. Я думала бежать без оглядки, как только еще
раз его увижу, но что-то в глазах Черри заставило меня остановиться. Страх. И
еще что-то, чего я до конца не поняла.
— Одну минуту! — крикнула я. И обратилась к Черри:
— Черри, расскажи. Что бы оно ни было, скажи мне.
Она затрясла головой. Боится, но чего?
— Ты менябоишься? — Я не смогла скрыть удивления.
Она кивнула и снова опустила глаза, чтобы не встречаться со
мной взглядом.
— Я никому из вас не причиню вреда. Никогда.
— Но за такое можешь, — прошептала она.
Я схватила ее за руку:
— А ну-ка, рассказывай.
Она открыла рот, закрыла и повернулась к двери за миг до
того, как вошел Мика Каллахан, будто она услышала его раньше, чем я. Он был
по-прежнему гол. Я думала, что смущусь, но нет. Как-то я предчувствовала, что
мне не понравится, если я узнаю, что скрывает от меня Черри.
Мика уже причесался. Да, курчавые, а не волнистые. Кудри
тугие, но не мелкие. Цвет — оттенок темно-темно-каштанового, почти черного,
какой бывает у тех, кто в детстве блондин, а потом темнеет. Кудри спадали чуть
ниже плеч, и я, проследив за ними, остановилась взглядом на груди. И быстро
подняла глаза, чтобы вернуться к лицу. Глаза в глаза — вот в чем дело. Я начала
смущаться.
— Я тебе сказала, что через минуту выйду.
Голос мой прозвучал сердито, и я была рада этому.
А то, что при этом я прижимала к телу полотенце — так это
случайное совпадение.
— Я слышал, — ответил он безразличным голосом и с
безразличным лицом. Не настолько пустым, насколько бывает у вампиров — они
здесь чемпионы. Но он пытался.
— Тогда подожди за дверью, пока мы кончим.
— Черри тебя боится, — сказал он.
Я мрачно посмотрела на него, потом на нее:
— Боже мой, почему?
Черри посмотрела на него, и он слегка кивнул. Она
отодвинулась от меня к двери. Из душевой не вышла, но отошла от меня как можно
дальше.
— Что за чертовщина тут творится? — спросила я.
Мика стоял от меня футах в четырех — близко, но не слишком.
Теперь лучше были видны его глаза, и они были ну очень человеческими. Сразу
было заметно, что они не шли к этому лицу.
— Она боится, что ты убьешь гонца с дурными
вестями, — сказал он тихим голосом.
— Слушай, надоели мне эти танцы вокруг да около.
Выкладывай.
Он кивнул и поморщился, как от боли.
— Кажется, врачи думают, что ты заразилась
ликантропией.
Я покачала головой:
— Змеиная ликантропия истинной ликантропией не
является. Змеелюди либо заколдованы ведьмой, либо наследуют это свойство, как
лебедины. — Это напомнило мне о женщинах, прикованных в комнате
мечей. — Кстати, что случилось с этими лебединками, когда мы ушли?
Мика недоуменно нахмурился:
— Не знаю, о чем ты говоришь.
Натэниел вошел в душ без предупреждения. Я в своем полотенце
начинала ощущать себя одетой слишком официально.
— Мы их спасли.
— Предводитель змей передумал, когда я его ранила?
— Он передумал, когда Сильвия и Джемиль едва его не
убили.
Ага.
— Так что с ними все в порядке?
Он кивнул, но глаза его были серьезны и сочувственны, как у
человека, который вот сейчас скажет горестную весть.
— Так, и ты туда же. Змеелюдством я не могла
заразиться, такого не бывает.
— Грегори — не змеечеловек, — сказал он голосом
таким же сочувственным, как его глаза.
Я заморгала:
— Ты о чем?
Натэниел сунулся дальше в душевую, но Черри поймала его за
руку и остановила у дверей — чтобы смыться быстро, если что. За ними в дверях
появился Зейн. Все тот же, шести с лишним футов ростом, очень тощий, но мускулистый
парень, которого я впервые увидела, когда он громил приемный покой больницы. Но
волосы он перекрасил в радужный бледно-зеленый цвет, обрезал коротко и слепил
острыми чешуйками. А то, что он был полностью одет, показалось мне странным.
Конечно, дело тут в Зейновом понятии о повседневной одежде — кожаные штаны и
куртка на голое тело.
Я посмотрела на эту троицу в дверях — все серьезные, как в
церкви. Я вспомнила, как Грегори рухнул на меня во время боя. Уколол когтями.
— Меня еще не так драли леопарды-оборотни, и я не
заразилась.
— Доктор Лилиан думает, что на этот раз получилась
глубокая колотая рана, а не поверхностный широкий порез, — сказал Черри
почти трясущимся голосом. Она была напугана, не знала, как я восприму
новости... а может, еще чего-то боялась, только чего?
— Ребята, я не стану вам настоящей Нимир-Ра. Мне не
подцепить ликантропию. Если бы это было возможно... меня много раз драли
когтями и зубами. Я бы уже ходила мохнатая.
Они только смотрели на меня большими глазами. Я повернулась
к Мике. Лицо его было тщательно-нейтральным, но в глазах тень... жалости.
Жалости? Я ее никогда не знала — по крайней мере как объект.
— Да ведь вы всерьез! — сказала я.
— У тебя были все вторичные симптомы, — произнес
он. — Быстрое заживление ран, такое, что мышцы свело. Температура такая,
что человеческий мозг сварился бы. Когда ее тебе сбили, ты чуть не погибла.
Тебе надо было спечься в тепле, в жаре твоего парда, чтобы исцелиться. Вот так
мы тебя лечили. Это бы не помогло, если бы ты не была одной из нас.
Я покачала головой:
— Не верю.
— Ладно, — пожал плечами он, — еще две недели
до полной луны. До этого времени ты в первый раз не перекинешься. Время есть.
— Для чего? — спросила я.
— Время погоревать.
Я отвернулась от сочувствия, от жалости в этих глазах. А, черт!
Все равно не верю.
— А анализ крови? Он должен был бы сказать, да или нет.
Ответила Черри:
— Волчья ликантропия проявляется в крови в срок от
двадцати четырех до сорока восьми часов, иногда до семидесяти двух.
Леопардовая, как и для других больших кошек, может быть обнаружена в крови в
срок от сорока восьми часов до восьми суток. Сейчас анализ крови ничего не
покажет.
