— Покажи, что у тебя достаточно силы, чтобы это того
стоило, и я отдам тебе любую жидкость своего тела.
Я отвела его волосы в сторону, они упали обратно. Я тогда
намотала их на кулак, чтобы не мешали, и даже это движение заставило его
простонать. Обнажилась длинная гладкая линия шеи. Он отвернул голову вбок,
будто знал, чего я хочу. Билась крупная артерия на шее, как живое существо с
отдельной жизнью, и я будто хотела выпустить его на свободу.
И я лизнула пульсирующую кожу. Я хотела быть нежной, я очень
много хотела, но кожа скользила, безупречная, у меня во рту, и запах его
опьянил меня как тончайшие духи. Пульс бился у меня во рту, и я охватила зубами
эту дрожь, я съедала его, вонзая зубы в кожу, в плоть, в его силу, в его зверя.
И мои зверь проснулся в теле, будто огромная тварь всплыла
из океанских глубин, растущий левиафан, разбухающий так, что не мог удержаться
внутри меня, и коснулся зверя Мики, и тогда остановился, повис в черной воде.
Две силы плавали в глубине, касаясь огромными скользкими боками, и я ощущала
это как трение о бархат, только у этого бархата были мышцы, кожа, и он был
тверд даже когда был мягок. В сознании плыл образ гигантского кота, трущегося
об меня изнутри, только этот образ не мог передать всего. Я видала, как
мелькает зверь в глазах Ричарда, подобно огромному контуру океанского жителя,
смутно видному в воде, и вот этот был такой же огромный, ошеломительный. Я пила
силу Мики, но не только ртом, не только горлом — всем, чем я его касалась, я
питалась от него. Его сердце билось под моей обнаженной грудью. Я ощущала
бегущую по его телу кровь, ощущала каждый дюйм этого прижатого ко мне тела.
Чуяла его голод, его желание, и я ела его. Я питалась от его шеи, будто пульс
был начинкой, сердцевиной толстого пирога, и когда я сгрызу всю кожу, вот
тут-то и доберусь до самой вкусноты. Я втянула в себя кровь, и с первым
ощущением сладкого металлического вкуса все притворство, вся мишура отлетела
прочь, утонув в запахе свежей крови, вкусе разорванной плоти, ощущении мяса и
крови во рту. Руки его у меня на спине, ногами я обхватила его, оседлала.
Где-то на периферии разума я отмечала, что он не во мне, он все еще прижат
между нашими телами, такой твердый и готовый, что дрожал, упираясь мне в живот.
Дыхание Мики учащалось, кто-то стонал, как животное, и это была я.
Его ногти впились мне в спину за миг до того, как он
пролился на меня обжигающей волной, и звуки, которые он издавал, были слишком
тихи для воплей и слишком неясны для слов.
На том конце этой метафизической нити, что нас связывала, я
ощутила, как Жан-Клод успокаивается, насытившись. И я оторвала рот от
разорванного горла Мики, припала щекой к его голому плечу, все еще обнимая его
руками и ногами, а его руки крепко держали меня. Я вся была покрыта жидкостью,
груди от нее стали липкими. Она сбегала тяжелыми струйками по моему телу,
заворачивала на живот, сползала на бедра.
Он сидел на коленях, держа свой и мой вес, пока дыхание у
нас становилось реже и громкий пульс наших тел затихал, переходя в тишину, и в
этой тишине не было ничего, кроме ощущения его кожи, природного запаха секса и
где-то вдалеке — удовлетворенности вампира.
Глава 10
Душ был групповой, как бывает в клубах здоровья, но я была в
нем одна. Я отмылась, тщательно оттерлась, но чувствовала себя как леди Макбет,
вопящая «Прочь, проклятое пятно!». Будто мне уже никогда не отмыться дочиста. Я
сидела на кафеле под хлещущими струями горячей воды, прижав колени к груди.
Плакать я не собиралась, но плакала. Медленные слезы, холодные по сравнению с
водой, стекали по щекам, и я не знала точно, отчего плачу. В голове была
пустота. Обычно, когда я стараюсь прогнать мысли, ничего не выходит, но сейчас
была только вода, жар, гладкий кафель и голосок в голове, неутомимый и
непрестанный, как белка в колесе. Я не слышала, что он говорит — наверное, не
хотела слышать. Знаю только, что он орал.
Я обернулась на шум — это была Черри, все еще голая. Никто
из леопардов никогда не одевался, только когда я заставляла. Я от нее
отвернулась — не надо, чтобы она видела мои слезы. Я для нее Нимир-Ра, каменная
стена. Камни не плачут.
Я знала, что она стоит надо мной, еще до того, как изменился
шум воды. Она нагнулась, вода потекла по ней, и я вздрогнула от внезапного
прикосновения прохладного воздуха, сменившего воду. Я не повернулась. Черри
коснулась моих промокших волос. Когда я не возразила, она обняла меня, медленно
охватив руками, будто ожидала, что я пожалуюсь.
Я застыла в ее руках, в ее обернувшем меня теле. Она просто
держала меня, склонившись головой ко мне, и ее тело прикрыло меня от воды, мне
стало холоднее, хотя она была как жар на моей мокрой коже. Я плакала, а Черри
меня держала.
Вслух я не рыдала. Только медленно текли слезы, пока Черри
обнимала меня, и я ей не мешала. Наконец слезы кончились, и остались только
вода, да тепло, да ощущение тела Черри. Есть в соприкосновении тел уют, который
куда шире секса. Я высвободилась, и она отодвинулась. Я встала и отключила воду
— вдруг наступила полная тишина. Можно было ощутить давление ночи на улице.
Даже не глядя в окно, я знала, что ночь движется к концу; часа два пополуночи,
если не три. Через несколько часов наступит рассвет. Я должна знать, почему
Жан-Клод в тюрьме. Все остальное может подождать. В городе появились враги, и я
должна знать, кто они и чего хотят. После этого можно будет подумать о том, что
сейчас случилось, но потом, потом. Умение уходить от неприятных мыслей — одно
из лучших моих качеств.
Черри протянула мне полотенце и себе взяла другое. Я
обернула волосы и взяла себе второе для тела. Мы молча вытерлись, не глядя друг
на друга. Это не протокол для душевой; девчонки так же готовы об этом
трепаться, как парни. Я просто не хотела говорить о том, что было. Не сейчас.
Обернувшись большим полотенцем, я спросила:
— Почему Жан-Клод в тюрьме?
— За убийство тебя, — ответила она.
Я вытаращила глаза, а когда обрела дар речи, сказала:
— Повтори, пожалуйста, еще раз. Помедленнее.
— Кто-то сделал снимок, как Жан-Клод выносит тебя из
клуба. Ты была вся в крови, Анита. И он был залит твоей кровью. — Она
пожала плечами и вытерла на длинной ноге пятно, которое пропустила.
— Но я же жива, — сказала я, и это прозвучало
почти глупо.
— А как ты объяснишь, что за несколько дней залечила
раны, от которых тебе полагалось бы умереть?
Она выпрямилась и закинула полотенце на плечо, не
потрудившись прикрыть хотя бы дюйм своего тела.
— Я не хочу, чтобы он сидел в тюрьме за то, чего не
делал, — сказала я.
— Если ты сегодня туда пойдешь, полицейские захотят
узнать, как это ты вылечилась. И что ты им скажешь?
Она смотрела прямо на меня, так прямо, что мне хотелось
поежиться.
— Ты говоришь со мной как с ликантропом, который
скрывает свою суть. Я не оборотень, Черри.
