— Посмотри, Жан-Клод, ты между ними как свеча с двумя
фитилями. Ты сожжешь себя, — сказал ему Ашер.
— Это моя забота.
— Верно, а что делаю я — моя забота. Ты спрашиваешь:
«Почему он? Почему сейчас?» Во-первых, я тебе нужен. Кто из вас троих захочет
это делать? — Ашер миновал Нарцисса, будто его тут и не было, глядя на
Жан-Клода, на нас. — Да, я знаю, что ты тоже мог бы его подавить. Ты
можешь это сделать, когда захочешь, и превратить необходимость в удовольствие,
но он имел тебя под собой, и ничто меньшее его теперь не удовлетворит.
Он стоял настолько близко, что энергия переливалась через
него, как прибой горячего океана. Дыхание его превратилось в прерывистый вздох.
— Mon Dieu! —Он отступил от нас, наткнулся на кровать и
сел на черное покрывало. Коричневая кожа его одежды не так хорошо сливалась с
фоном, как наша. — Столько силы, Жан-Клод, и все равно никто из вас не
хочет заплатить за вспышку Ричарда. Эту цену заплачу я.
— Ты знаешь мое правило, Ашер, — сказала я. —
Я никогда не попрошу других о том, чего не стану делать сама.
Он посмотрел на меня с любопытством, но лицо его было как
непроницаемая маска.
— Ты вызываешься добровольцем?
— Нет. Но и ты не обязан этого делать. Мы найдем другой
способ.
— А что если мне хочется? — спросил он.
Я поглядела, на него долгим взглядом и пожала плечами:
— На это я не знаю, что сказать.
— Тебе неловко, что мне может хотеться такое? — Он
пристально в меня всматривался.
— Да.
Пристальный взгляд обратился на Жан-Клода.
— И ему тоже неловко. Он думает, что я разрушен и
осталось во мне одно только страдание.
— Ты мне когда-то говорил, что все действует. Что ты
весь в шрамах, но... дееспособен.
Он моргнул, глядя на меня:
— Говорил? Ну, мужчины не любят признаваться в таких
вещах хорошенькой женщине. Или красивому мужчине. — Он глядел на нас, но
на самом деле — на одного Жан-Клода. — Я заплачу штраф за вспышку нашего
красавца мсье Зеемана, за его демонстрацию силы. Но мальчиком для битья я не
буду. И в этот раз — тоже.
«И никогда больше», — повисла в воздухе непроизнесенная
фраза. Ашер двести лет был предоставлен милости тех, кто оставил у Жан-Клода
воспоминания, мелькнувшие сегодня передо мной и Ричардом. Еще два столетия
такой заботы и пытки. Когда Ашер попал к нам, он иногда бывал жесток. Я думала,
что мы его от этого вылечили, но теперь, глядя на его лицо, знала, что нет.
— А знаешь, что в этом лучше всего? — спросил
Ашер.
Жан-Клод только покачал головой.
— То, что тебе будет больно думать, как я с Нарциссом.
И даже после того, как я с ним буду, он тебе не ответит на вопрос, на который
тебе отчаянно хочется знать ответ.
Голос Жан-Клода прозвучал спокойно, чуть со скукой, но с обычной
культурностью:
— Ты настолько уверен, что он не расскажет?
— Какой ответ? — вмешалась я. — О чем вы
говорите?
Вампиры переглянулись.
— Спроси Жан-Клода, — сказал Ашер.
Я посмотрела на Жан-Клода, но он глядел на Ашера. Как-то мы
оказались лишними — зрители представления, для зрителей не предназначенного.
— Ты становишься мелочным, Ашер, — заговорил
молчавший Ричард.
Глаза вампира повернулись к мужчине с другой стороны от
меня, и злость в этих глазах брызнула по зрачкам морозным сиянием. Как слепые
глаза.
— Разве я не заслужил права быть мелочным, Ричард?
— Ты просто скажи ему, — качнул головой Ричард.
— Есть трое, кто ему подвластны, для которых я готов
был бы раздеться, которым разрешил бы коснуться меня, которым ответил на этот
столь важный вопрос.
Он встал одним плавным движением, как бескостная марионетка,
которую дернули за нити. Подойдя настолько близко, что сила разлилась вокруг
него и дыхание стало прерывистым, он остановился. Сила узнала его, полыхнула
сильнее, будто он мог быть у нас третьим, если бы мы допустили это по
неосторожности. Может, этой силе нужен был просто вампир, а не именно Жан-Клод?
Ричард приглушил исходящую от него часть силы, поставив на место щит, который
навел меня на мысль о металле, крепком, сплошном, неповрежденном.
Ашер погладил воздух над рукой Ричарда и вынужден был
отступить, потирая ладонь о плечо.
— Сила спадает. — Он встряхнулся, как мокрая
собака. — Если ты скажешь «да», его мучения закончатся.
Я хмуро глядела на них, не уверенная, что понимаю разговор
до конца, и не зная, хочется ли мне его понимать.
Ашер повернул ко мне взгляд светлых бездонных глаз:
— Или наша правильная Анита. — Но он уже сам качал
головой. — Нет-нет, я знаю, что даже спрашивать не надо. Мне было приятно
шокировать этой увертюрой нашего такого гетеросексуального Ричарда. Но Аниту
слишком легко дразнить. — Он встал перед Жан-Клодом. — Конечно, если
бы он настолько сильно хотел знать ответ, мог бы сделать это сам.
Лицо Жан-Клода приняло самое надменное из возможных
выражений. Самое скрытное.
— Ты знаешь, почему я не стал.
Ашер снова встал передо мной.
— Он отверг мое ложе, потому что боится, как бы ты его
не... забыл это американское слово... выбросила... нет, бросила за то, что он
спит с мужчиной. Ты бы бросила?
Мне пришлось проглотить слюну, чтобы ответить:
— Да.
Ашер улыбнулся, но не довольной улыбкой, а так, будто
предвидел ответ.
— Так что я доставлю себе удовольствие с Нарциссом, а
Жан-Клод так и не будет знать, сделал я это потому, что мне теперь такие вещи
нравятся, или потому, что он мне только такую любовь и оставил.
— Я еще не согласился, — сказал Нарцисс. — До
того, как я сделаю второй — даже четвертый — выбор, я хочу видеть, что покупаю.
Ашер встал, повернувшись к гиенолаку левой стороной.
Отстегнув капюшон, он сдвинул его с головы. Мы стояли достаточно сбоку, чтобы я
видела его совершенный профиль. Золотые — действительно золотые — волосы он
заплел сзади в косу, и ничего не загораживало вид. Я привыкла смотреть на Ашера
сквозь завесу волос. А без них его лицо было как скульптура, такое гладкое и
прекрасное, что хотелось его потрогать, погладить его изгибы, покрыть
поцелуями. Даже закрыв голову после короткого показа, он был красив. Ничего не
изменилось.
— Славно, — сказал Нарцисс. — Очень, очень
славно, но у меня много красивых мужчин, и мне стоит только щелкнуть пальцами.
Может, не таких красивых...
Ашер повернулся к нему лицом. Слова Нарцисса засохли у него
на губах. Правая сторона лица Ашера была похожа на расплавленный воск. Шрамы
начинались довольно далеко от середины лица, будто мучители много веков назад
хотели, чтобы осталось побольше того, что напомнит прежнее совершенство. Глаза
его были обрамлены золотыми ресницами, нос идеален, полные губы манили к
поцелуям, но остальное... это все были шрамы.
