Он перевернулся, чтобы посмотреть на меня.
— Ты почти все выходные за последние полгода проводила
в Теннеси. Я думал, ты только учишься у Марианны, но ты и ликои изучала?
Я постаралась ответить как можно осторожнее:
— В стае Верна дела идут очень гладко. Он помог мне
превратить моих леопардов в настоящий пард.
— Тебе не нужны были Больверк или Гуунлод, чтобы этого
добиться. — Взгляд его был очень прям, и я не могла солгать в ответ.
— Я все еще была твоей лупой, хотя и не вервольфом.
Самое меньшее, что я могла сделать, — изучить вашу культуру.
Тут он улыбнулся, и улыбка даже дошла до глаз — почти,
прогнав выражение потерянности.
— Тебя культура не интересует.
Это меня разозлило:
— А вот и нет, интересует.
Он улыбнулся шире, в глазах заиграл свет, как солнце
наполняет небо, выходя из-за края мира.
— Хорошо, тебя интересует культура, но не поэтому ты
хотела узнать о Больверке, делателе зла.
Я опустила глаза, несколько смутившись:
— Может быть.
Он коснулся моего лица, повернул его к себе.
— Ты говорила, что не знала про Джейкоба до вашего
телефонного разговора.
— Не знала.
— Так зачем ты спрашивала Верна насчет Больверка?
Я посмотрела в эти невозможно карие глаза и сказала правду:
— Потому что ты добр, и честен, и справедлив, и это
прекрасные качества для царя, но мир не добр, не честен и не справедлив.
Причина, по которой все гладко в стае Верна, по которой все гладко у меня в
парде, состоит в том, что и я, и Берн беспощадны, когда это нужно. Я не знаю,
сможешь ли ты быть беспощадным, если придется, но думаю, что тебя сломает, если
сможешь.
— А если ты будешь беспощадной вместо меня, —
сказал он, — у меня внутри тоже что-то сломается. Что-то для меня важное.
Я погладила его волосы, наслаждаясь их густой мягкостью.
— Но не столько сломает, и не так сильно, как если ты
будешь делать это сам.
Он медленно кивнул:
— Я знаю, и презираю себя за это.
Наклонившись, я очень нежно поцеловала его в лоб и
заговорила, не отрывая губ от его кожи.
— Единственное истинное счастье, Ричард, — это
знать, кто ты и что ты, и жить в мире с этим знанием.
Он обвил меня рукой, прижал к себе и сказал прямо в ямку у
меня на горле:
— И ты живешь в мире с собой, какая ты есть?
— Я над этим работаю.
Он поцеловал меня в горло, очень осторожно.
— Я тоже.
Я отодвинулась, чтобы видеть его лицо, и его рука вошла в
мои волосы, притянула меня к нему. Мы поцеловались сперва осторожно, потом
сильнее, губы Ричарда, его язык, его рот зашевелились. Я взяла его лицо в
ладони и поцеловала его — впилась поцелуем. Когда я, запыхавшись, отодвинулась,
он уже перевернулся и лежал на спине, нагой. При виде выражения моего лица он
рассмеялся и притянул меня к себе. Я потеряла сорок пунктов ай-кью и
способность рассуждать, когда он развязал на мне халат и я провела руками по
длинной линии его тела.
У меня только хватило самообладания сказать:
— Не здесь. У нас публика в гостиной.
Он запустил руку под зеленый атлас лифчика, на спину,
притянул меня к себе.
— В этом доме нет места, где они бы нас не услышали и
не унюхали.
Я отодвинулась — он не успел меня поцеловать.
— Ну, Ричард, это страшно подняло мне настроение!
Он приподнялся на локте:
— Можем перейти в спальню, если хочешь, но никого мы
этим не обманем.
Мне это не понравилось, что явно отразилось у меня на лице,
потому что Ричард вытащил руку из-под лифчика и спросил:
— Хочешь прекратить?
Мы еще на самом деле не начали, но я его поняла. Я поглядела
в карюю глубину его глаз, провела взглядом по линии скулы, по волосам, упавшим
вокруг плеч, сверкающим в свете утра, играющим золотом и медью, по выпуклости
мускулистой груди, по соскам, уже темным и твердым, по плоской линии живота с
темной тоненькой полоской от пупка до... там кожа была темнее, сочнее, просто
нюхом можно было учуять кровь, наполняющую его твердостью. Он был зрелым, как
нечто наполненное, готовое взорваться и ожить. Я хотела его коснуться, сжать —
о, нежно-нежно!
Лежа на полу, держа руки при себе, я сказала сквозь бьющийся
в горле пульс:
— Нет, не хочу.
Его глаза наполнились той жаркой тьмой, какая бывает у
мужчин, когда они знают, что сейчас будет. Голос его зазвучал на такой низкой
ноте, какая бывает у них, когда возбуждение становится почти невыносимым:
— Здесь или в спальне?
Я сумела оторвать от него взгляд и посмотреть сквозь дверь в
гостиную. Нет, мне нужно больше уединения. Пусть они нас слышат, пусть чуют, но
хотя бы не видят. Может быть, это лишь иллюзия, но если ничего другого нет,
иногда и иллюзия сойдет.
— В спальне.
— Правильный выбор, — сказал он, встал на колени и
взял меня за руку, так что, когда он поднялся на ноги, то почти поднял меня. Движение
было необычным, и я упала на него. Разницы в росте хватило, чтобы моя рука
оказалась у него на бедре, очень близко к еще кое-чему. Меня даже смутило, как
мне хочется его потрогать, подержать. Я стала отодвигаться, потому что уже
готова была утратить весь декорум и ухватить его прямо тут, в кухне. И вряд ли,
если бы я это сделала, мы добрались бы до спальни. А я хотела, чтобы между нами
и всеми прочими была дверь.
Он обнял меня за талию и поднял в воздух, наши лица
оказались вровень. Я только не знала, куда девать ноги. Будь я уверена, что он
не воспользуется кухонным столом, я бы обняла его ими, но я ни себе, ни ему
настолько не доверяла. Он взял меня руками под ягодицы, моя голова оказалась
чуть над его головой, и я обмякла в его руках, почти как в свинге. Я ощущала
его, прижатого к себе, твердого и уверенного, но какой-то все же был в этом
декорум, которого не было бы, оседлай я его прямо сейчас. Ричард направился к
двери, неся меня, и глаза его так пристально на меня смотрели, что он чуть не
споткнулся о кресло. Я засмеялась, но он снова посмотрел на меня, и в темных
этих глазах был голод. Я лишилась дара речи и могла только смотреть в его
глаза, пока он нес меня в спальню.
Глава 37
В спальне было пусто. Ричард ногой захлопнул за нами дверь.
Я не помню, был кто в гостиной или нет. Ничего не помню, только глаза Ричарда.
Может, вообще никого нигде не было.
Мы стали целоваться сразу за дверью, мои ладони наполнились
густой мягкостью его волос, твердой теплотой шеи. Я водила по его лицу руками,
ртом, пробовала, дразнилась, ласкала — только его лицо.
