Он смотрел прямо на меня и вдруг прикусил губу до крови — я видел, как сверкнули его зубы, — а потом вскочил и бросился ко мне.
Его рывок был стремительным, как прыжок танцора в балете. Он споткнулся, но все же сумел схватить меня обеими руками за горло. Почувствовав, как пальцы впиваются в шею, я резко оторвал от себя его руки. Тогда он несколько раз ударил меня по лицу и стукнул коленом в живот. Он знал толк в драке. Несмотря на внешний лоск и несметное богатство, он прекрасно владел приемами восточных единоборств.
Под его атаками я невольно попятился, но скорее от неожиданности, чем от боли. А он с поразительной грацией чуть отступил и снова нанес мне удар в лицо — такой мощный, что я отлетел на несколько шагов.
Он приготовился к новому сокрушительному приему: выставил локоть и тут же резко распрямил, выбросив вперед руку и намереваясь отшвырнуть меня еще дальше. Однако я успел перехватить и вывернуть его руку так, что он с яростным рычанием рухнул на колени. Я заставил его распластаться на ковре и удерживал, придавив к полу ногой.
«Тебе не соперничать со мной в этом мире», — сказал я, отступая на шаг и протягивая ему руку.
Ни на секунду не сводя с меня взгляда, Грегори поднялся. Должен сказать, что, несмотря на поражение, он не утратил достоинства и готов был в любой момент взять реванш.
«Ладно, ты показал, на что способен, — сказал он. — Ты действительно не обычный человек. Ты совершеннее, сильнее, ты обладаешь такой же душой и разумом, как я. Ты хочешь поступать по справедливости и творить добро, вот только твое понимание добра и справедливости граничит с глупостью».
«У каждого есть свое, пусть и глупое, понимание добра и справедливости», — мягко заметил я.
Я присмирел, неуверенный и сомневающийся во всем. Я испытывал удовольствие от происходящего, и это удовольствие казалось мне грехом. Грехом казалась даже моя способность дышать.
Но почему? В чем я провинился? Я решил больше не вспоминать прошлое и тщательно отгонял видения, о которых уже говорил тебе: лицо Самуила, кипящий котел и многие другие.
«Пора покончить с этим, Азриэль», — сказал я себе.
Стоя посреди комнаты, я поклялся, что выясню все и не буду оглядываться назад.
«Тебе ведь польстили мои слова о том, что у тебя есть душа? — спросил Грегори. — Или ты испытал лишь облегчение, когда я признал, что в отличие от деда не вижу в тебе демона? Ведь он считает тебя демоном? И прогнал прочь, потому что у тебя нет души».
От удивления я лишился дара речи. Подумать только! Обрести душу, стать добродетельным и подняться по небесной лестнице! Потому что цель жизни — в любви и желании постичь многообразие мира.
Грегори присел на бархатную подушечку. Я не сразу понял, что он запыхался, поскольку сам не чувствовал ничего подобного.
Меня вновь бросило в жар, на коже выступил пот, хотя и не слишком обильно. Конечно, отчасти мои слова были блефом.
Я не хотел вновь проваливаться в пучину тьмы и небытия. Даже мысль об этом казалась неприемлемой. Душа! Неужели я действительно способен обрести душу?
Однако я не желаю служить ему. А этот его план? Хотел бы я знать, в чем он заключается. И как, интересно, он намерен завладеть миром, в котором не прекращаются войны? Или он имел в виду мир духовный?
Из коридора донеслись голоса, среди которых я с легкостью выделил голос матери Эстер. Однако Грегори их словно и не слышал. Его никто не интересовал. Все его внимание было сосредоточено на мне, он смотрел на меня с восхищением и обдумывал мои слова.
Его распирало от любопытства, а то, что произошло в комнате, заставляло буквально светиться от восторга.
«Ты знаешь, какой это соблазн для меня, — сказал я. — Как нравится мне любоваться мрамором и ковром, чувствовать легкий ветерок из окна. Это великий соблазн — ощущать себя живым».
«Да, — кивнул Грегори. — И кроме всего прочего, рядом с тобой я, любящий, понимающий, соблазняющий».
«Вот именно, соблазняющий, — подтвердил я. — Мне кажется, в прошлом сама жизнь заставляла меня служить злу и людям, его вершившим. Сама жизнь и моя собственная плоть сбивали меня с пути истинного. И когда открываются врата рая, мне запрещено в них входить. Моим повелителям это было дозволено. Их прекрасным дочерям это было дозволено. И конечно, это было дозволено Эстер. Но мне — нет».
Грегори вздохнул.
«Ты видел райские врата?» — невозмутимо поинтересовался он.
«Так же отчетливо, как ты видишь явившегося к тебе духа», — ответил я.
«Я тоже, — признался он. — Я видел врата рая. И видел рай на земле. Оставайся со мной, пожалуйста, и клянусь, когда откроются врата, я возьму тебя с собой. Ты будешь достоин переступить порог рая».
Голоса в коридоре зазвучали громче, но я в тот момент смотрел только на Грегори, обдумывая его слова. А он выглядел таким же твердым, решительным, бесстрашным и одновременно дружелюбным, как и до нашей драки.
Голоса тем временем стали слишком громкими. Женщина явно сердилась, другие увещевали ее, но говорили с ней как с душевнобольной. Все это доносилось словно издалека. А за окнами стояла глубокая ночь, и темноту разрывало лишь сияние нью-йоркских огней, таких ярких, что небо окрасилось, как перед рассветом, хотя до утра было еще далеко. Легкий бриз нес прохладу.
Я вновь посмотрел на шкатулку и едва не заплакал. Итак, я в плену у него, у всего мира — во всяком случае, до тех пор, пока буду мириться с этим.
Грегори направился ко мне. Я повернулся и ждал, когда он подойдет ближе. Мы оба успокоились, и между нами внезапно возникло теплое, почти нежное чувство. Я заглянул ему в глаза и явственно разглядел черные кружки зрачков.
«Интересно, — подумал я, — что он видит в моих глазах? Только черноту?»
«Ты хочешь сохранить тело, — заговорил он. — Тело и силу. Ты должен был их получить. Тебе предначертано стать моим. Но я уважаю тебя и буду уважать отныне и навсегда. Ты не слуга мне. Ты — Азриэль».
Он похлопал меня сначала по руке, потом по щеке и поцеловал — горячо и нежно. Мгновенно повернувшись, я прижался губами к его рту и тут же отстранился. Пылающее от восторга лицо Грегори выражало искреннюю любовь ко мне. Не знаю, чувствовал ли я то же самое.
За дверью послышался громкий шум.
Грегори жестом попросил меня подождать и направился к двери, но тут она распахнулась, и на пороге возникла женщина. Это была мать Эстер. Я сразу же узнал ее черные с проседью волосы, хотя прежде видел ее закутанной в красный шелк.
Она явно плохо себя чувствовала, однако была аккуратно причесана и строго одета. Бледная, с капельками пота на лице, она вошла в комнату с тяжелой сумкой.
«Помоги мне!» — крикнула она.
Я не сразу понял, что слова обращены ко мне. Однако она стояла спиной к Грегори и смотрела именно на меня.
