Грегори примирительно поднял руку, призывая старика к терпению.
Я стоял, завороженный, чувствуя мучительную боль в груди, и ждал продолжения.
«Дедушка, я прошу лишь объяснить, кто такой Служитель праха. Неужели я настолько порочен, что ответ осквернит твои уста и покроет тебя позором?»
Старик сгорбился и втянул голову в плечи. Даже под свободными черными одеждами было заметно, что его трясет. В неярком свете я хорошо видел распухшие розовые костяшки его пальцев, белоснежную бороду, седые усы над верхней губой и истонченные временем полупрозрачные веки. Он склонил трясущуюся голову и раскачивался взад и вперед на стуле, как будто молился.
«Дедушка, — вкрадчиво заговорил Грегори, — мой единственный ребенок мертв, и я пришел к тебе с очень простым вопросом. Скажи, ну зачем мне убивать Эстер? Тебе прекрасно известно, что я ни за что на свете не причинил бы ей боль. Что должен я сделать, чтобы получить ответ на свой вопрос? Ты помнишь ту вещь и тот разговор о Служителе праха? У него было имя? Его звали Азриэль?»
Старик выглядел ошарашенным.
Я тоже.
«Я никогда не произносил это имя», — выдохнул старик.
«Ты — нет, — согласился Грегори. — Но его произнес кое-кто другой».
«Кто рассказал тебе об этом? — требовательно спросил ребе. — Кто осмелился?»
Грегори смутился.
Я всем телом прижался к стеллажу и принялся теребить пальцами корешки книг, кожа которых кое-где потрескалась и висела клочьями.
«Нет, я не должен причинять им вред, — уговаривал я себя. — Только не книгам».
«Неужели кто-то пришел к тебе и поведал эту легенду? — Голос старика звучал сурово и презрительно. — Это был мусульманин? Язычник? Еврей? Или один из твоих фанатичных последователей, начитавшихся твоей абракадабры о каббале?»
Грегори покачал головой.
«Ты неправильно понял, ребе, — сказал он искренне и серьезно. — Я слышал об этом только от тебя, во время разговора, свидетелем которого стал в детстве. Но два дня назад кое-кто вновь упомянул о Служителе праха по имени Азриэль. Так говорили люди».
Я боялся догадаться, о ком шла речь.
«Кто это был?» — спросил старик.
«Она, ребе. Его имя назвала Эстер, когда умирала. Оно сорвалось с ее губ. Сначала она произнесла: „Служитель праха“, а потом добавила: „Азриэль“. Она повторила это еще раз. Двое слышали и рассказали мне».
Я улыбнулся. Все оказалось еще загадочнее, чем представлялось.
Взмокший от жары, я пристально наблюдал за происходящим. Меня трясло, совсем как старика, будто мое тело и впрямь было настоящим.
Старик откинулся назад. Гнев его улетучился. Не в силах поверить, он внимательно вглядывался в лицо внука.
«Так кто же он, ребе? — намеренно тихим голосом, льстиво и вкрадчиво заговорил Грегори. — Кто такой Служитель праха? О ком вспомнила Эстер? О ком говорил ты, когда я ребенком играл возле твоих ног? Эстер назвала имя: „Азриэль“. Скажи, это имя Служителя праха?»
Сердце мое билось так сильно, что я отчетливо слышал его стук. Пальцы безотчетно гладили корешки книг. Я чувствовал твердый край полки, упиравшийся мне в грудь, ощущал цементный пол под ногами. И не осмеливался отвести взгляд от тех двоих, что беседовали в комнате.
«Боже, — молился я, — сделай так, чтобы старик рассказал обо всем. Боже всемогущий, если ты слышишь меня, заставь его ответить. Пусть он откроет, кто такой Служитель праха. Я хочу знать!»
Старик был слишком потрясен, чтобы говорить.
«Полиция тоже знает, — добавил Грегори. — Они ухватились за эту информацию, поскольку решили, что она назвала имя убийцы».
Я чуть было не закричал в голос, протестуя.
Старик нахмурился, глаза его увлажнились.
«Ну как ты не понимаешь, ребе, — продолжал Грегори, — они хотят найти убийцу. Не тех подонков с ножами, что украли ожерелье, а тех, кто послал их на дело, тех, кто знал ему истинную цену».
Опять ожерелье! Я не видел никакого ожерелья ни тогда, ни прежде. Не помню, чтобы у нее на шее было ожерелье. Убийцы ничего не взяли. К чему все эти разговоры об ожерелье?
Жаль, что я плохо знаю этих двоих и не могу определить, когда Грегори лжет, а когда говорит правду.
«А теперь позволь мне быть откровенным, ребе. — Голос Грегори зазвучал еще тише, но тон стал холоднее и утратил заискивающие нотки. — По твоему распоряжению я храню наш секрет… Мой… Наш… Не важно. Никто не знает, что основатель Храма разума приходится родным внуком ребе, хранителю оплота хасидов. — Будто не в силах справиться с волнением, Грегори повысил голос. — Я берег эту тайну ради тебя. Ради Натана. Ради общины. Ради тех, кто любил моих родителей и помнит их до сих пор. Только поэтому я никому не открывал секрет».
Грегори замолчал, но чувствовалось, что новые обвинения готовы сорваться с его языка. Старик не проронил ни слова и ждал продолжения. У него хватило мудрости не отвечать.
«Я хранил тайну, потому что ты умолял меня об этом, — снова заговорил Грегори. — Как и мой брат, которого я очень люблю. Поверь, ребе, я и тебя люблю по-своему. Я не хотел, чтобы ты переживал и корил себя. Я не мог допустить, чтобы репортеры лезли с камерами в твои окна, толпились возле твоих дверей и бесконечно спрашивали: как Грегори Белкин, внук такого знатока и ярого приверженца Торы, Талмуда и каббалы, стал главой Храма разума, мессией, чей голос разносится по всему миру — от Лимы до Новой Шотландии, от Эдинбурга до Заира? Каким образом ваши ритуалы, молитвы, причудливые старомодные черные одеяния и шляпы, ваши безумные танцы с поклонами и выкриками способствовали появлению знаменитого и чрезвычайно успешного Грегори Белкина и его Храма разума? Вот почему я хранил секрет. Только ради тебя».
Ответом на эту тираду было молчание. Старик сидел, всем своим видом демонстрируя нежелание простить внука и презрение к нему.
Я был крайне смущен. Ничто не привлекало меня в этих людях, ничто не связывало с ними — только незабываемые глаза и голос умиравшей девушки.
Грегори нарушил повисшую тишину.
«Только однажды ты пришел ко мне по своей воле, — сказал он. — Ты преодолел пропасть, разделяющую наши с тобой миры — это твои собственные слова, — и появился в моем офисе лишь затем, чтобы умолять меня не говорить о моем происхождении! Ты упрашивал меня скрыть истину от любопытных репортеров, как бы ни старались они до нее докопаться».
Старик не отвечал.
«Мне было бы выгодно рассказать правду. Известие, что мои корни столь сильны и древни, принесло бы мне немалую пользу. Но еще задолго до твоего визита я принял решение похоронить прошлое и покрыл истину толстым слоем выдумки. И все это, чтобы защитить тебя, избавить от презрения и позора. Тебя и своего брата Натана, за которого я еженощно молюсь. Я следую этому до сих пор… Ради вас обоих…»
