Итак, мы молились великому незримому Яхве не в пышных храмах, а в обыкновенных домах и всегда помнили, что, прежде чем царь Давид пообещал Яхве построить для него храм, обиталищем Бога и хранилищем Ковчега Завета
[16]
служил обыкновенный шатер. Более того, многие старейшины утверждали, что сама идея храма возникла под влиянием вавилонян, и призывали отказаться от нее. В общем, как говорится, назад, в шатры!
Тем не менее девять поколений нашего рода, состоятельные горожане и богатые купцы, прежде чем попасть в Иерусалим, жили в Ниневии и, насколько мне известно, имели весьма слабое представление об обычаях кочевых племен, а значит, и о святилищах, устроенных в простых шатрах. История Моисея казалась нам нереальной и противоречивой. Почему, например, целый народ в течение сорока лет скитался по пустыне и не мог из нее выйти? Однако я, кажется, повторяюсь… Вернемся к рассказу…
Шатром мне служил шелковый балдахин над кроватью. Лежа в его красноватой тени, я складывал ладони чашечкой и беседовал с Мардуком, рассказывая о наших религиозных собраниях и улыбаясь его ответным шуткам.
Были у нас и свои пророки. Их книги давно утеряны, но я отлично помню напыщенные разглагольствования и громкие вопли на религиозных собраниях. Нередко они указывали на меня и заявляли, что я отмечен особой милостью Яхве. Впрочем, мало кто понимал, какой смысл они вкладывают в эти слова.
Мне кажется, они воображали, будто я обладаю даром провидения и могу читать в душах людей, — словом, считали меня кем-то вроде цадика, святого… Но я был отнюдь не святым, а всего лишь своевольным молодым человеком.
Азриэль умолк, словно воспоминания неожиданно вырвали его из действительности, перенесли в прошлое и не позволяли вернуться.
— Тебе везло, — сказал я. — Ты был удачлив от природы, несомненно удачлив.
— О да, — подтвердил Азриэль. — Друзья часто подшучивали над моей удивительной везучестью, да я и сам сознавал, что судьба проявляет ко мне редкую благосклонность. Я не испытывал трудностей ни в чем, и ничто, казалось, не омрачало мою жизнь. Мрак пришел вместе со смертью, а самые тяжелые моменты я пережил непосредственно перед ней, и… Возможно, нечто подобное мне приходится переживать и сейчас. Но мрак… О, поверь, противостоять мраку все равно что пытаться сосчитать звезды на небе.
Но вернусь к рассказу. Мне все давалось легко. Я находил удовольствие в любом деле и наслаждался жизнью. К примеру, для того чтобы получить хорошее образование, достойное истинного вавилонянина, мне пришлось работать в клинописной мастерской. Это было мудрое решение. Полученные знания принесли бы мне пользу в будущем, способствовали успешной торговле. За малейшее опоздание или невыученный урок нас нещадно били, однако мне, как правило, доставалось меньше всех.
Мне нравился язык древних шумеров. Я с радостью переписывал тексты сказаний о Гильгамеше или об устроении мира, переносил на новые таблички любые документы, предназначенные для рассылки по городам Вавилонии. Я даже научился неплохо говорить по-шумерски. Знаешь, я смог бы и сейчас изложить повесть о своей жизни на этом языке…
Дзриэль запнулся, помолчал, а потом покачал головой.
— Нет, не смог бы… Не смог. Будь это в моих силах, мне не пришлось бы взбираться на заснеженную гору, чтобы поведать тебе обо всем. Я не способен… Не способен писать об этом ни на одном языке. Только живой рассказ позволяет выплеснуть боль и облегчить страдания души.
— Я готов тебя выслушать. Суть в том, что ты знаешь шумерский язык, можешь читать на нем и переводить написанное.
— О да, конечно. И знаю и пришедший на смену шумерскому аккадский, и настойчиво вторгавшийся тогда в нашу жизнь персидский. К тому же я вполне сносно читал по-гречески и владел арамейским, который постепенно становился нашим повседневным языком. Впрочем, в те годы я умел писать и на древнееврейском.
Учение давалось мне легко, и вскоре я уже писал достаточно быстро и красиво, хотя моя манера водить стилом по глине у многих вызывала смех. А еще мне нравилось читать вслух, и, если учителю нездоровилось, или его неожиданно куда-то вызывали, или ему вдруг требовалось принять лекарство под названием «пиво», я вставал и с удовольствием декламировал строки из сказания о Гильгамеше, причем делал это так вдохновенно, что мои соученики едва не падали от хохота.
Не сомневаюсь, тебе известен сюжет древнего предания. Несмотря на всю его непритязательность и, я бы сказал, бредовость, он тесно связан с моим повествованием. Если помнишь, главный герой, царь Гильгамеш, словно бешеный бык носится по городу. Причем, по одним источникам, он великан, а по другим — обыкновенный человек. Итак, он мечется по городу, сопровождаемый беспрестанным грохотом барабанов, который доводит подданных едва ли не до исступления. Действительно, барабанный бой уместен лишь в особых случаях — например, если нужно отпугнуть духов или пригласить жителей на обряд бракосочетания…
В общем, Гильгамеш вытворял в Уруке
[17]
что хотел. А что сделали боги — шумерские боги, мудрые, как стадо водяных буйволов? А вот что. Они подарили Гильгамешу достойного товарища, Энкиду, лесного жителя, с ног до головы покрытого шерстью и привыкшего питаться вместе с дикими животными. Замечу: весьма немаловажно, что именно и в какой компании человек ест и пьет. Дикарь Энкиду ходил к водопою вместе со зверями, а потом его приручили, отдав на перевоспитание храмовой шлюхе, в обществе которой он провел неделю.
Скажешь, глупо? Ничуть. После общения Энкиду с блудницей звери перестали подпускать его к себе. Почему? Может, им стало завидно? Обидно, что им такого не предложили? Разве звери не совокупляются с себе подобными? Или в царстве животных нет шлюх? Почему совокупление с женщиной делает существо мужского пола более человечным? Сказание о Гильгамеше не дает ответов ни на один из этих вопросов. В нем, кажется, вообще нет смысла, разве только содержится некий сложный шифр. Но ведь все вокруг нас словно зашифровано?
— Думаю, ты прав. Это шифр, — согласился я и не смог удержаться от новых вопросов: — Но что за ним скрыто? Каков конец твоей версии сказания о Гильгамеше? Пожалуйста, продолжай, ибо до нас дошли лишь разрозненные фрагменты древнего памятника, а текст целиком никто не видел.
— Оно заканчивается так же, как и все современные переложения. Гильгамеш не мог примириться с мыслью, что Энкиду когда-нибудь умрет. И тот действительно умер, хотя я сейчас не помню, как именно. Гильгамеш повел себя так, словно до тех пор никогда не видел смерти, и отправился к бессмертному, пережившему Великий потоп. Ваш потоп. Наш потоп. Всемирный потоп. По нашим преданиям, спастись сумел Ной с сыновьями. А у шумеров был некий великий бессмертный, обитавший в стране Дилмун далеко за морем. Ну вот, умник Гильгамеш отправляется к нему, чтобы получить вечную жизнь. А древний мудрец — евреи назвали бы его Ноем — говорит, что тот обретет бессмертие, если сумеет провести без сна семь дней и семь ночей.
