Блэйн Малкомс и Сантэн на уик-энд приехали в Вельтевреден. Как обычно, субботу семья провела на поле для поло. Блэйн недавно ушел в отставку с поста капитана национальной команды.
– Неприлично человеку старше шестидесяти продолжать играть, – объяснил он свое решение Шасе.
– Вы лучше всех сорокалетних, Блэйн, и вы это знаете.
– Приятно было бы сохранить звание капитана в семье, ты не находишь? – спросил Блэйн.
– У меня всего один глаз.
– Вздор, парень, ты бьешь по мячу так же точно, как раньше. Дело лишь в практике, в большой практике.
– У меня на это нет времени, – возразил Шаса.
– В жизни есть время на все, чего ты действительно хочешь.
Блэйн заставлял Шасу упражняться, но в глубине души он знал, что Шаса потерял интерес к игре в мяч и никогда не станет капитаном национальной команды. Да, конечно, садясь в седло, он по-прежнему превращается в кентавра, и руки у него сильные и точные, а когда он распалится, то становится храбрым, как лев, но теперь нужны очень сильные средства, чтобы заставить его кровь кипеть.
«Какой странный парадокс. Человек, одаренный множеством талантов, способен растратить их по мелочам, не развив ни одного до совершенства», – думал Блэйн, переводя взгляд с Шасы на его сыновей.
Как всегда, Шон и Гаррик без приглашения присоединились к игре и, хотя не могли сравниться со старшими в силе и проворстве, делали хорошие пасы и доставали мячи.
Шон сидел в седле, как его отец, когда был тех же лет, и у наблюдавшего за ним Блэйна щемило сердце. Лошадь будто бы стала частью Шона, между лошадью и всадником установилось полное взаимопонимание, Шон действовал клюшкой естественно и непринужденно, но быстро терял интерес и сосредоточенность и начинал небрежничать и глупо ошибаться; его больше интересовали насмешки над братом, он любил покрасоваться перед девочками, оттачивание стиля его не занимало.
Гаррик оказался полной противоположностью старшему брату. Между седлом и его мягким местом пробивалось столько солнечного света, что ослеп бы и слепой. Однако он умел полностью сосредоточиться, мрачно смотрел на мяч сквозь очки, клюшку использовал с изяществом землекопа, роющего траншею, и поразительно, как часто ему удавались хорошие удары и с какой скоростью летел от него мяч из бамбукового корня. Затем Блэйна поразили перемены в фигуре внука. Из тощего заморыша, каким он был совсем недавно, Гарри превратился в юношу с непропорционально мощными для таких лет плечами, грудью и руками. Но когда пришла пора идти пить чай и Гаррик спешился, оказалось, что тощие ноги придают ему неудачное сходство с человекообразной обезьяной. А когда он снял шапочку для верховой езды, растрепанные темные волосы встали торчком. Шон прохаживался, заставляя девочек смеяться и краснеть, а Гаррик не отходил от отца. И снова Блэйн удивился, заметив, как часто Шаса обращается непосредственно к сыну, даже показывает, как держать клюшку, размещая его пальцы на рукояти; когда Гаррик взял клюшку правильно, Шаса слегка ущипнул его за руку и сказал:
– Вот так, чемпион. Мы еще увидим тебя однажды в зелено-золотом джерси.
Трогательно было видеть благодарную улыбку Гаррика, и Блэйн переглянулся с Сантэн. Совсем недавно они обсуждали полную незаинтересованность Шасы в этом ребенке и как пагубно это сказывается на Гаррике. Приходилось признать, что их опасения были безосновательными. Больше стоило тревожиться за двоих остальных.
Майкл в игре не участвовал – он повредил запястье. Повреждение было загадочное: исключительно болезненное, оно тем не менее не оставило ни следа на коже. Удивительно, но всякий раз, когда предстояли тяжелые физические усилия, тренировки, у Майкла заболевало запястье или колено. Блэйн нахмурился, поглядев на Майкла, который сидел за столом под дубами рядом с Тарой; они оба склонили головы к книжке стихов. Оба ни разу не взглянули в сторону поля, откуда доносились крики, смех и смелые реплики. Блэйн твердо верил в старую истину, гласившую, что у молодого человека должен быть дисциплинированный ум в здоровом теле; молодой человек должен активно участвовать в здоровых и грубоватых жизненных стычках. Он говорил об этом с Тарой, и хотя та обещала подталкивать Майкла к участию в спорте и играх, Блэйн не видел никаких свидетельств того, что она это делает.
Сзади послышался приглушенный хор возгласов и хихиканья, и Блэйн оглянулся. Где бы в эти дни ни находился Шон, рядом каким-то чудом возникала толпа молодых женщин. Он привлекал их, как полное спелых плодов дерево притягивает мышанок. Блэйн понятия не имел, откуда эти девочки; среди них он узнал дочерей управляющего поместьем и немецкого винодела, выписанного Шасой, и красивую светловолосую дочь американского консула, но остальные были ему незнакомы – вероятно, дочери полдюжины политиков и членов дипломатического корпуса, которые были обычными гостями по субботам за чаем в Вельтевредене. «Мне не стоит вмешиваться, – говорил себе Блэйн. – Но нужно поговорить об этом с Шасой. С Тарой говорить бесполезно. Она для этого слишком мягка».
Блэйн огляделся и увидел, что Шон отошел от стола и направился к лошадям. Вместе с конюхом он принялся осматривать переднюю ногу своего любимого пони, мощного жеребца, которого Шон назвал Кеньятта, потому что он был черный и свирепый
[50]
.
«Вот и оказия», – сказал себе Блэйн и подошел к Шасе. Они вместе измерили рулеткой ногу пони – единственное слабое место – и выпрямились.
– Как дела у Шона в школе Бишопа? – небрежно спросил Блэйн, и Шаса удивился.
– С вами говорила Тара? – спросил он. В начале года Шон перешел в старшие классы; в подготовительной школе он был одним из лучших учеников и капитаном спортивной команды.
– Неприятности? – спросил Блэйн.
– Ну, не без того, по возрасту, – пожал плечами Шаса. – Все будет в порядке. Он слишком способный, чтобы в конце концов все не обошлось.
– А что случилось?
– Не о чем беспокоиться. Он стал непослушным, и его оценки ухудшились. Я поучил его хлыстом – единственный язык, которым он бегло владеет. Все будет в порядке, Блэйн, не волнуйтесь.
– Некоторым все дается слишком легко, – заметил Блэйн. – И у них вырабатывается привычка свободно идти по жизни. – Он заметил, что Шаса слегка ощетинился, и понял, что тот принял замечание на свой счет. «Хорошо, – подумал он, – так ему и надо», – и продолжил: – Кому знать, как не тебе, Шаса. У тебя та же слабость.
– Думаю, вы имеете право так со мной разговаривать. Единственный в мире человек, который имеет на это право, – сказал Шаса. – Но не ждите, что мне это понравится, Блэйн.
– Вероятно, молодой Шон тоже не принимает критику, – сказал Блэйн. – Я говорю о нем, а не о тебе. Может, хватит о тебе? Но уж раз мы начали, позволь старому псу предостеречь вас. Прежде всего, не относись к поведению Шона слишком легко: если не остановить его сейчас, однажды ты можешь столкнуться с серьезной проблемой. Некоторым нужен постоянный стимул, иначе им становится скучно. Думаю, Шон из таких. Им постоянно нужны острые ощущения, опасность. Следи за ним, Шон.
