— А как насчет изысканий? Начнем разработку новых шахт, может, наведем порядок в хаотической золотодобыче в Бразилии, тогда она сможет увеличить производство.
— Даже с новейшим оборудованием и менеджментом месторождения в Бразилии недостаточно велики, чтобы заполнить за год бронеавтомобиль, — ответил Брайс. — Что же до изысканий, золотые жилы есть. Мы даже знаем, где находятся некоторые из них. Нужны годы, чтобы пробиться через бюрократические рогатки и сделать заявки, а потом потребуется инвестировать миллиарды долларов, чтобы довести уровень их добычи до размеров, которые нужны вам, джентльмены.
— Тогда есть простое решение. — Француз нарушил недолгое молчание, воцарившееся после угрюмого заявления Брайса. — Мы должны убедить центральные банки не отзывать свои резервы. Скажем, пообещав им более высокую процентную ставку, чтобы заручиться их сотрудничеством.
— Это лишь паллиатив, — возразил другой ньюйоркец. — Нельзя же уклоняться от своих обязательств до скончания веков.
— Но если у нас будет время вновь заполнить сундуки центральных банков, мы можем поддерживать стабильные цены, избежав того, что случилось, когда о продаже объявила моя страна.
— А если «Уолл-стрит джорнэл» опубликует эту историю, — парировал ньюйоркец, — что тогда? Люди начнут требовать, чтобы им показали золото, за существование которого ручалось их правительство. Джо Полудурок думает, будто хранилище в Форт-Ноксе забито этим добром под завязку. И узнав, что там пусто, не считая кипы ничего не стоящих долговых обязательств, он вряд ли обрадуется. Он запаникует, потому что его правительство солгало о единственной вещи, о которой еще не врало ни разу, — о страховке вечнозеленого.
— Именно поэтому я и сказал ранее, что это кризис беспрецедентных масштабов, — подхватил Фолькман. — Мы подрыли фундамент капиталистической системы, и как только общественность узнает об этом, система рухнет, как карточный домик.
Швейцарский банкир помедлил, оглядывая комнату. Увидел, что приковал всеобщее внимание, и по кислым выражениям лиц некоторых понял: они уже догадываются, что последует дальше, хоть и не знают деталей. Отхлебнул воды из бокала и продолжил:
— Последние шесть лет Германия придерживалась весьма ущербной экономической политики, и в результате страна из промышленного локомотива Европы превратилась в нечто вроде государства всеобщего благосостояния. Производительность труда упала, безработица дошла до потолка, допустимого в ЕС, и вскоре правительство столкнется с перспективой дефолта по чрезмерно щедрым пенсиям. Одним словом, Германия вот-вот обанкротится. Две недели назад я узнал, что она собирается распродать свои золотые запасы.
Собравшиеся в один голос охнули, осознав, что стоят на краю пропасти.
— Это шесть тысяч тонн, джентльмены, или примерно объем производства Южной Африки за два года. В настоящее время резерв в Берлине и Бонне составляет лишь две тысячи тонн. Мы должны покрыть дефицит в четыре тысячи тонн.
— Когда? — осведомился француз, растерявший прежний кураж.
— Толком не знаю, — ответил Фолькман. — Чтобы поддержать стабильность цен, полагаю, какое-то время будет.
— Но недостаточно, — проворчал ньюйоркец.
— И имейте в виду, — гнул свое Фолькман, громоздя катастрофу на катастрофу, — если трейдеры поймут, в какой переплет попали наши банки, они взвинтят цены вдвое, а то и втрое.
— Мы погибли! — воскликнул голландский банкир. — Все мы. Даже если бы немцы принимали валюту, отплатить ее мы не сможем. Деньги, которые мы сделали на продаже золота, уже одолжены другим. Нам придется отозвать займы, все наши займы. Это погубит нидерландскую экономику.
— Не только вашу, — вставил банкир по фамилии Гершель. — Мы купили и продали германского золота на двадцать миллиардов долларов, и изрядный шмат этого испарился во время обвала доткомов. Чтобы вернуть их, нам придется опорожнить счета наших вкладчиков. Банки по всем Соединенным Штатам будут буквально осаждать. Снова наступит Великая Депрессия.
В комнате воцарилось подавленное молчание: все переваривали эти слова. Эти люди были слишком молоды, чтобы помнить Депрессию, охватившую мир в 1920-х и 30-х, но слышали рассказы о ней из первых рук от дедов и других родственников. Однако на сей раз все будет гораздо хуже, потому что глобальная экономика чересчур тесно взаимопереплетена. Некоторые думали даже не только о собственных потерях и утратах своих стран. Если нации будут выкручиваться, чтобы обеспечить хотя бы свое население, международной помощи придет конец. Сколько человек в развивающихся странах умрет из-за того, что люди за этим столом продали одолженное золото, чтобы увеличить цифры в доходной графе своих гроссбухов?
И вдруг лощеные корпоративные транжиры стали такими же серыми, как Бернхард Фолькман.
— А нет ли способа разубедить немцев? — через несколько секунд осведомился один.
— Можем попытаться, — ответил другой, — но им надо печься о собственных интересах. Они должны получить свое золото обратно или столкнуться с несостоятельностью, возможностью массовых беспорядков, а то и бунтов.
Фолькман позволил беседе пару минут катиться самой по себе, пока банкиры обменивались идеями спасения себя самих, своих банков и всего мира. Кончилось это ничем. Когда разговоры смолкли, снова сменившись молчанием, он попросил южноафриканского представителя Брайса покинуть комнату.
Когда дверь за ним закрылась, банкиры все свое внимание устремили на Фолькмана. Тот хранил молчание, пока ему не задали вопрос, об ответе на который все мысленно молились.
— Вы созвали нас потому, что у вас есть решение? — поинтересовался английский генеральный директор шестого банка в мире.
— Да, — просто проронил Фолькман, чуть ли не кожей ощутив их вздохи облегчения. Он настучал текстовое сообщение на своем КПК, и мгновение спустя просторные двери холла снова распахнулись. Вошедший источал то самое ощущение уверенности, которое банкиры сохраняли сугубо внешне, чтобы замаскировать свои сомнения, хотя нипочем бы в этом не признались. Двигался он раскованно, высоко держа голову. Примерно их ровесник — чуть за пятьдесят, может, чуть моложе, сказать трудно. Морщин на лице нет, но во взгляде читаются годы, а стриженные бобриком волосы скорее серебряные, чем каштановые. В отличие от банкиров, он не лучился чопорным самодовольством посвященного, чувством превосходства, приходящим с иллюзией богатства и власти. Он был просто присутствующим, несомненной силой, войдя на их собрание и оказавшись в центре внимания, даже не сказав ни слова.
— Джентльмены, — сказал Фолькман, когда чужак уселся рядом с ним. — Это Антон Савич, ранее работавший в советском министерстве природных ресурсов. Ныне частный консультант.
Никто не проронил ни слова и даже не шевельнулся. Никто не мог постичь смысл прихода бывшего российского чиновника.
— Я уже давненько знал, что надвигается нечто подобное, и втайне готовил планы, — продолжал Фолькман. — Ни о каких спорах и несогласии с тем, что я предлагаю, не может быть и речи. Это единственная для нас возможность, и, когда я закончу, каждый из вас согласится на нее безоговорочно. Мистер Савич изложит подробности.
