— Мы их получили. А потом с помощью ножниц и клея сотворили из них воображаемую картинку, грезу.
— Совершенно верно. Ведь свои грезы мы, люди, творим именно с помощью ножниц и клея. Но Юм делает упор на том, что весь материал, из которого мы склеиваем воображаемые картинки, должен был в свое время поступить в наше сознание в виде простых впечатлений. Тот, кто никогда в жизни не видел золота, не сумеет представить себе и улицу чистого золота.
— Умно, ничего не скажешь. А как насчет Декарта, у которого было ясное и четкое представление о Боге?
— У Юма и на это был ответ. Предположим, что мы воображаем себе Бога как «бесконечно мудрое, благодетельное и совершенное» создание. Иными словами, у нас есть «сложная идея», которая состоит из чего-то бесконечно мудрого, благодетельного и совершенного. Если бы мы никогда не сталкивались с мудростью, благодетельностью и совершенством, у нас не могло бы появиться такого понятия о божестве. Возможно, в наше представление о Боге входит также то, что он «строгий, но справедливый отец», — то есть оно состоит из простых идей «строгий», «справедливый» и «отец». Многие жившие после Юма критики религии указывали, что подобное представление о Боге можно связать с нашим детским восприятием своего отца. Представление о собственном отце повлекло за собой представление о «небесном отце», говорили мыслители.
— Возможно, но мне всегда было трудно признать Бога исключительно в мужском обличье. Мама, например, в противовес этому несколько раз называла Бога Гудрун, то есть Боженой.
— Итак, Юм ополчился против всех мыслей и представлений, которые нельзя свести к соответствующим чувственным впечатлениям. По его словам, он хотел «ниспровергнуть туманную философию с ее метафизическим жаргоном, который в связи с общераспространенными суевериями делает ее до некоторой степени непроницаемой для невнимательных мыслителей и придает ей вид науки и мудрости». Но и в повседневной жизни мы нередко прибегаем к сложным понятиям, не задумываясь об их соответствии действительности. Возьмем, к примеру, представление о Я, или о сути личности. На этом представлении фактически зиждется философия Декарта. Это то самое ясное и четкое представление, вокруг которого строится его мировоззрение.
— Надеюсь, Юм не пытался отрицать, что я — это я? Иначе его можно назвать очередным болтуном.
— Я бы хотел, София, чтобы из моего курса философии ты усвоила прежде всего одно: не надо торопиться с выводами.
— Продолжай.
— Нет, давай лучше ты сама по Юмовой методике разберешь то, что воспринимаешь как собственное Я.
— Для начала мне нужно спросить себя, является ли представление о моем Я простым или сложным.
— И как ты думаешь?
— Должна признаться, что мое восприятие себя довольно сложное. Я, скажем, склонна грустить. И мне бывает трудно на что-то решиться. И один и тот же человек может мне нравиться и одновременно не нравиться.
— Значит, твое представление о себе — «сложная идея».
— Пусть будет так. Теперь надо спросить, основывается ли эта идея на «сложном впечатлении» от себя. Конечно, основывается. Такое впечатление все время присутствует во мне.
— И тебе от этого неуютно?
— Я постоянно меняюсь. Сегодняшняя Я не похожа на ту, какой я была в четыре года. И настроение, и восприятие себя меняются каждую минуту. Иногда я вдруг кажусь себе «новым человеком».
— Следовательно, представление о том, что мы обладаем неизменной личностной сущностью, или тождеством личности, ложно. На самом деле представление о своем Я — это длинная цепь простых впечатлений, которые ты никогда не испытываешь одновременно. По Юму, оно есть «не что иное, как связка или пучок различных восприятий, следующих друг за другом с непостижимой быстротой и находящихся в постоянном течении, в постоянном движении». Сознание — это «нечто вроде театра, в котором выступают друг за другом различные восприятия; они проходят, возвращаются, исчезают и смешиваются друг с другом в бесконечно разнообразных положениях и сочетаниях». Юм отстаивает тезис о том, что под или за такими преходящими восприятиями и настроениями не скрывается никакой «личности». Это как на киноэкране: поскольку картинки мелькают очень быстро, мы не замечаем, что фильм составлен из отдельных кадров. На самом деле картинки не соединены между собой, а фильм есть сумма мгновений.
— Сдаюсь.
— Значит, ты отказываешься от представления о тождестве личности?
— Значит, так.
— А ведь ты только что была другого мнения! Мне следует добавить, что такой способ анализа человеческого сознания, а также неприятие тождества человеческой личности были предложены почти за две с половиной тысячи лет до Юма и совсем в иных краях.
— Кем же?
— Буддой. Просто поразительно, насколько схожи их формулировки. Будда видел человеческую жизнь в виде непрерывного ряда интеллектуальных и физических процессов, ежеминутно изменяющих человека. Младенец отличается от взрослого, а Я сегодняшний отличаюсь от себя вчерашнего. «Ни о чем не могу я сказать: „это мое?, — утверждал Будда, — и ни о чем не могу я сказать: „это я?». Другими словами, никакого Я, или неизменной личности, не существует.
— Да, удивительно похоже на Юма.
— В продолжение идеи о неизменном Я многие рационалисты также считали само собой разумеющимся наличие у человека бессмертной души.
— Но это тоже ложное представление?
— Во всяком случае, согласно Юму и Будде. Знаешь, что сказал Будда своим ученикам перед смертью?
— Нет. Откуда мне знать?
— «Всё составленное из частей разрушается». Вероятно, такие слова могли бы принадлежать и Юму. Или, скажем, Демокриту. Во всяком случае, нам известно, что Юм отвергал всякие попытки доказать бессмертие души или существование Бога. Это не значит, что он отрицал то и другое, просто он считал попытки доказать религиозную веру с помощью разума рационалистическим вздором. Юм не был ни христианином, ни убежденным атеистом. Он был так называемым агностиком.
— Это кто такой?
— Агностик — человек, который не знает, существует Бог или нет. Когда Юм лежал на смертном одре, его друг спросил, верит ли он в загробную жизнь. Говорят Юм ответил что-то вроде: «Всякое бывает — и уголь, брошенный в огонь, иногда не горит».
— Вот как…
— Ответ был типичен для его полной свободы от предрассудков. Юм признавал достоверным лишь то, о чем свидетельствовал чувственный опыт, оставляя открытым вопрос обо всех прочих возможностях. Он не отвергал ни христианскую веру, ни веру в чудеса. Но в обоих случаях речь идет о вере, а не о научном знании или здравом смысле. Вполне можно утверждать, что философия Юма разрушила последнюю связь между верой и наукой.
— Ты же сказал, что он не отвергал чудеса.
— Это не значит, что он верил в чудеса, скорее наоборот. У людей, настаивает он, есть сильная потребность верить в то, что мы сегодня назвали бы «сверхъестественными явлениями». Несколько странно только одно: все чудеса, о которых распространяются слухи, происходили либо где-то далеко, либо очень давно. Так что Юм отвергает чудеса исключительно потому, что не испытал их на собственном опыте. Однако его опыт также не доказывает, что они не могут случиться.
