– Ты, урод, калорифер включи! – пробормотал Гав.
Я по-ниндзячьи запрыгнул на кровать и сдернул одеяло.
– Гавин,– сказал я,– ты – всего лишь тормозной след какашки в унитазе жизни, но именно за это я тебя уважаю.—Я повернулся, сгреб ночную рубашку и устремился к двери. Тепловентилятор получил меткий ниндзячий пендель, сразу по всем трем выключателям, и взвыл.
– Сейчас чайку сооружу и вернусь!
– Да погоди ты с чайком… Как там насчет погоды?
– Гм…– оглазел я потолок, прижав к губам палец.– Хороший вопрос. Насчет погоды я могу сказать следующее. Погода есть проявление энергообмена между частями газовой оболочки планеты, возникающего по причине их неравномерного нагрева солнечными лучами на разной высоте. Вообще-то странно, Гавин, что ты этого не знаешь.
Гавин высунул голову из-под одеяла и дал мне лишний повод подивиться тому, как чудно плечи этого парня переходят в голову, нисколько не сужаясь по пути (видимо, это главный плюс увлечения регби: спортсмен приобретает толстенную шею и столь же толстенный череп, и можно не опасаться за сохранность рудиментарного головного мозга и его двухстороннюю связь со спинным. С черепушкой у Гава тоже полный порядок, хотя надо признать, что по скорости прохождения сигналов через центральную нервную систему он далеко не чемпион. Вот он приоткрыл мутный глаз и нацелил его на меня с точностью, которую можно ожидать от полицейского, привыкшего бить демонстрантов резиновой дубинкой по ногам.
– Ну, че ты нынче с утра такой несносный? Я хлопнул в ладоши и расплылся в улыбке:
– Гавин, я на седьмом небе! Вернее, скоро там буду: уже в час дня.
Последовала пауза – дежурные нейроны Гэвина тщились усвоить информацию. Очевидно, напряженная обработка данных слишком истощила тонкий слой серого вещества и в ближайшее время Гав не сможет воспользоваться даром речи. Он только хрюкнул и спрятался под одеяло.
Отплясывая буги-вуги и напевая «Walking on Sunshine»
[45]
[46]
, я двинулся в кухню.
* * *
Я с восторгом смотрел, как белая с оранжевым отливом стрелка дрожит на риске шкалы спидометра. Девяносто. Класс! Я сидел позади Льюиса, а он занимал переднее пассажирское сиденье. Можно было бы сесть за спиной у Верити, но тогда бы я не видел ни спидометра, ни даже краешка изящного, гладкого лица, чуть хмуроватого от сосредоточенности – девушка моей мечты гнала большой черный «БМВ» к очередному повороту. Льюис казался равнодушным.
Я поерзал на сиденье: было малость не по себе. Ослабил ремень безопасности, убедился, что Верити не наблюдает за мной, и чуток поправил джинсы. Папка с рукописью дяди Рори покоилась рядом, я переложил ее на колени: прикрыл непристойную, но вполне объяснимую выпуклость.
Мы находились на отрезке скоростной трассы между Дамбартоном и Александрией – Верити и Льюис заехали за мной совсем недавно. В пути пару раз Верити напрягала все мышцы, вжималась лопатками в спинку кресла. Импульс передавался обтянутым нейлоном длинным ногам, и хотя основное давление оказывала левая конечность, какое-то остаточное усилие приходилось и на правую стопу, и в каждый такой момент мы резко набирали скорость – армированная подошва «мартенса» беспощадно вдавливала педаль газа.
– Ты в порядке? – спросил Льюис; судя по голосу, он забавлялся.
Она состроила рожицу – «а то!» – и вернулась на четвертую передачу: машина, которую она собралась обгонять, свалила на медленную полосу. Нас всех вжало в спинки сидений.
– Проблема с чулочными поясами в том, что они иногда тянут.– Верити одарила улыбкой Льюиса, а затем меня и вновь стала глядеть вперед.
Льюис рассмеялся:
– Не буду утверждать, что мне об этом известно, но поверю тебе на слово.
Верити снова уперлась лопатками в спинку водительского кресла, да так, что даже попка оторвалась от сиденья. Летевшая на восьмидесяти пяти машина взревела и вмиг набрала сотню. Быстро приближался зад грузовика. Верити качнула тазом, вернула его на сиденье, мягко затормозила и сбросила скорость до пятидесяти, и мы поплелись за зеленым грузовиком «Парселайн»
[47]
– Верити ждала, когда он обгонит бензовоз «Эссо».
– «Парселин», «Парселин»…– пробормотала она, стуча пальцами по толстой баранке. Она произносила это слово на французский манер, получалось в рифму с вазелином.
– Полегчало? – спросил Льюис.
– Угу,– кивнула Верити.
А у меня голова кружилась от одной мысли о том, что скрывает эта черная тугая миди-юбка.
Лишь только после того, как мы миновали поворот на шоссе, что вело к Глен-Кингласу, у меня наконец прошла эрекция, да и то благодаря голимому страху: Верити на секунду отвлеклась на повороте, и машину здорово повело. Жутко, когда на бешеной скорости задницу машины вместе с твоей выносит за бровку дорожного полотна. К счастью, трасса в этот час была почти пустой, но и перспектива влепиться в валуны на обочине мало кому покажется радужной. Что уж говорить о перспективе столкновения со встречным металлическим чудищем, тоже несущимся на приличной скорости… Превратиться в пятно на кожаном чехле баварской фуры – что уж тут заманчивого?
Верити лишь выкрикнула «вау-йеху!», как будто удачно выполнила задуманный трюк, крутнула баранку и вдавила педаль акселератора, и мы понеслись прямо.
В общем, обошлось без приключений, если не считать нетипичного случая детумесценции – когда под крайнюю плоть попадает выпавший лобковый волос. Вот почему я незаметно теребил одежду, пока мы притормаживали у поворота на Кеймдоу.
Я раскрыл на коленях папку «Воронья дорога» и перевернул несколько страниц. Читал вскользь, лишь задерживаясь на некоторых отрывках в поисках чего-нибудь глубокого и таинственного, но ничего такого не обнаружил. Я уже успел провести нечто вроде расследования, выведал через маму, что У отца в кабинете есть и другие бумаги Рори. Она пообещала их для меня вытащить, если получится. Взяв из папки лист, я положил его, испещренный цветными каракулями, на приподнятое колено, пробежал критическим взором… Интересно, Верити может увидеть в зеркало, чем я занимаюсь? Откашлялся. Я очень надеялся, что Льюис или Верити спросят, что это за папка у меня, но они – вот досада – не спрашивали.
Я тяжело вздохнул. Положил лист обратно в папку, а папку вернул на сиденье.
Мы обогнули Аппер-Лох-Файн, слушая старую кассету Мадонны; «материальная девушка» пела «Papa Don't Preach»
[48]
, и эта песенка выжала из меня наконец улыбку.
