Мэри смотрела на дядю через стол. Тот факт, что она не поедет с ним, в данный момент ее не занимал: пусть думает, что хочет. Она очень устала, напряжение от всего, что девушка сегодня видела и делала, давило на нее тяжким грузом; но в ее мозгу бурлили планы.
Каким угодно образом, любой ценой, до завтрашней ночи она должна попасть в Олтернан. Как только Мэри окажется там, с нее спадет ответственность. Действовать начнут другие. Это будет тяжело для тети Пейшенс, а возможно, и для нее самой; она ничего не понимает в дебрях закона. Но, по крайней мере, справедливость восторжествует. Будет достаточно легко очистить свое имя и имя тети. Мысль о дяде, который сейчас сидел перед ней с набитым черствым хлебом и сыром ртом, о том, как он будет стоять со связанными за спиной руками, бессильный впервые и навсегда, доставляла ей неслыханное удовольствие, и Мэри снова и снова рисовала себе эту картину, с каждым разом все лучше и лучше. Тетя Пейшенс со временем оправится; годы сделают свое дело, принесут ей наконец мир и покой. Мэри гадала, как именно дядю схватят, когда настанет эта долгожданная минута. Может быть, они тронутся в путь, как он и собирался, и когда выедут на дорогу под его самоуверенный смех, их окружит отряд, многочисленный и хорошо вооруженный. Сопротивление будет безнадежно, трактирщика силой стащат на землю, а она наклонится к нему и улыбнется.
— Я думала, что у тебя есть мозги, дядя, — скажет она ему, и он всё поймет.
Девушка с трудом отвела от него глаза и повернулась к кухонному столу за свечой.
— Я сегодня не буду ужинать, — объявила она.
Тетя Пейшенс что-то огорченно пробормотала, подняв глаза от лежавшего перед ней на тарелке ломтя хлеба, но Джосс Мерлин пнул жену ногой, чтобы та замолчала.
— Пусть себе дуется, если хочет, — сказал он. — Тебе-то что за печаль, поест она или нет? Голодать полезно женщинам и скотине: они от этого становятся послушными. К утру девчонка присмиреет. Погоди, Мэри; ты будешь еще крепче спать, если я запру тебя на ключ. Не хочу, чтобы кто-нибудь бродил по коридору.
Он перевел взгляд на ружье на стене, потом, полуосознанно — на ставень, который все еще был открыт.
— Закрой окно, Пейшенс, — произнес он задумчиво, — и задвинь ставень на засов. Когда кончишь ужинать, можешь тоже идти спать. Я сегодня не уйду из кухни.
Жена со страхом посмотрела на него, пораженная его тоном, и хотела заговорить, но трактирщик оборвал ее:
— Ты что, еще не научилась не задавать мне вопросов? — выкрикнул он. Тетя тут же встала и подошла к окну. Мэри, держа зажженную свечу, ждала у двери. — Так, — сказал он. — Почему ты тут стоишь? Я велел тебе идти.
Мэри вышла в темный коридор; свеча отбрасывала назад ее тень. Ни звука не доносилось из кладовой в конце коридора, и она подумала о том, что разносчик притаился там в темноте, караулит и ждет утра. Мысль о Гарри вызвала у нее омерзение: он был, как крыса, заперт с себе подобными, и девушка внезапно представила себе, как он своими крысиными лапами царапает дверную коробку, в молчании ночи проскребая себе путь к свободе.
Мэри вздрогнула, испытывая странную благодарность к дяде за то, что тот решил и ее сделать узницей. Этой ночью дом был полон коварства, даже ее собственные шаги звучали гулко на каменных плитах и непрошеным эхом отдавались от стен. Даже кухня, единственное место в доме, хотя бы до некоторой степени обжитое и теплое, зловеще зияла позади, желтея в свете свечи. Неужели дядя собирается сидеть там с потушенными свечами, с ружьем на коленях, чего-то ожидая?.. Или кого-то?.. Он вышел в прихожую, когда Мэри поднималась по лестнице, и проводил ее через площадку до самой спальни.
— Дай мне ключ, — велел дядя, и она передала его без единого слова. Он помедлил, глядя на племянницу, а потом нагнулся и закрыл ей ладонью рот.
— У меня к тебе слабость, Мэри, — сказал он. — В тебе все еще остаются сила духа и храбрость, несмотря на все удары, которые я тебе нанес. Я это увидел сегодня в твоих глазах. Будь я помоложе, я бы ухаживал за тобой, Мэри, да-да, и завоевал бы тебя, и уехал бы с тобой навстречу славе. И ты это знаешь.
Девушка ничего не ответила. Дядя стоял за дверью; она смотрела на него, не замечая, что ее рука, держащая свечу, слегка дрожит.
Джосс Мерлин понизил голос до шепота.
— Мне грозит опасность, — сказал он. — Дело не в законе; если на то пошло, я возьму их на испуг. Пусть хоть весь Корнуолл гонится за мной по пятам, мне плевать. Нет, мне приходится остерегаться другого: шагов, Мэри, которые приходят ночью и снова уходят, и руки, которая может меня сразить.
В полумраке лицо его казалось худым и старым; глаза вдруг вспыхнули, как будто он хотел ей взглядом что-то сказать, и снова потухли.
— Мы отгородимся Тамаром от трактира «Ямайка», — сказал трактирщик и улыбнулся, и изгиб его губ показался ей до боли родным и знакомым, как отзвук прошлого. Дядя захлопнул за ней дверь и повернул ключ.
Мэри слышала, как он тяжело спускается по лестнице и идет по коридору; вот дядя повернул за угол, в кухню, и ушел.
Тогда она подошла к кровати и села, положив руки на колени. И вдруг неизвестно почему, совершенно необъяснимым образом Мэри сделала нечто такое, что позже она старалась оттолкнуть от себя и забыть вместе со старыми детскими провинностями и теми снами, в которых сам себе не признаешься: она приложила пальцы к губам, как это сделал дядя, и начала водить ими до щеки и обратно.
Девушка заплакала, тихо и скрытно, и слезы, которые капали ей на руку, были горькими на вкус.
Глава тринадцатая
Мэри заснула, не раздеваясь, и первая мысль, которая пришла ей во сне, была о том, что буря началась снова и принесла с собой дождь, потоком льющийся в окно. Она открыла глаза и увидела, что ночь тиха, снаружи не доносилось ни шелеста ветра, ни шума дождя. Ее чувства сразу обострились, и девушка стала ждать повторения звука, который ее разбудил. Он тут же раздался снова — град земли полетел в оконное стекло со двора. Она спустила ноги на пол и прислушалась, взвешивая в уме возможную опасность.
Если это предупреждение, то способ грубый, и лучше не обращать внимания. Кто-то, плохо зная расположение трактира, должно быть, принял ее окно за окно хозяина. Дядя ждал внизу с ружьем на коленях, приготовленным для посетителя; возможно, посетитель пришел и теперь стоит во дворе… Любопытство в конце концов одержало верх, и Мэри тихонько подкралась к окну, держась в тени стенного выступа. Ночь по-прежнему была темная, и тени виднелись повсюду, но внизу, над горизонтом, тонкая линия облаков уже предвещала рассвет.
Значит, она не ошиблась; земля на полу была реальностью, таковой оказалась и фигура, стоящая прямо перед дверным навесом: фигура мужчины. Мэри притаилась у окна, ожидая, что он будет делать дальше. Ночной гость снова наклонился к земле, пошарил в пустой цветочной клумбе под окном гостиной, поднялся и бросил комок грязи в ее окно; по стеклу застучали камешки и земля.
