Снаружи, в прихожей, часы хрипло пробили шесть. Мэри, затаив дыхание, считала удары. Они неторопливо нарушали тишину, казалось, прошла целая вечность, пока не раздался последний удар, он эхом разнесся по всему дому и замер. Медленное тиканье часов продолжалось. Из гостиной не доносилось ни звука, и Мэри снова стала дышать. Тетя Пейшенс сидела за столом и шила при свете свечи. Склонясь над работой, она поджала губы и нахмурила лоб.
Длинный вечер под ходил к концу, а трактирщика в гостиной по-прежнему не было слышно. Мэри клевала носом, ее глаза сами собой закрывались, и в этом смутном, тяжелом состоянии между сном и бодрствованием она услышала, как тетя тихонько поднялась со стула и убрала свою работу в шкаф рядом с кухонной полкой. Сквозь сон девушка слышала, как тетя прошептала ей на ухо:
— Я иду спать. Твой дядя теперь не проснется; он, должно быть, улегся до утра. Я не буду его беспокоить.
Мэри что-то пробормотала в ответ и в полузабытьи услышала тихий звук шагов в коридоре и скрип ступенек.
На верхней площадке тихо закрылась дверь. Мэри чувствовала, как к ней подкрадывается тяжелый сон, и голова девушки опустилась на руки. Медленное тиканье часов отдавалось в ее сознании тяжелыми шагами по большой дороге… раз… два… раз… два… они следовали один за другим; она была на пустоши у быстрого ручья, и бремя, которое она несла, было тяжким, слишком тяжким, невыносимым. Если бы она могла хоть ненадолго отложить свою ношу в сторону и отдохнуть на берегу, и поспать…
Но было холодно, слишком холодно. Нога насквозь промокла от воды. Надо подняться повыше, подальше от берега… Огонь погас; огня больше нет… Мэри открыла глаза и увидела, что лежит на полу, рядом с белым пеплом очага. В кухне было очень холодно, и свет был тусклый. Свеча почти догорела. Девушка зевнула, вздрогнула и размяла онемевшие руки. Когда она подняла глаза, то увидела, как открывается дверь кухни — очень медленно, мало-помалу, дюйм за дюймом.
Мэри сидела без движения, опираясь руками на холодный пол. Она ждала, но ничего не случилось. Дверь снова двинулась и затем резко распахнулась, ударившись о стену. Джосс Мерлин стоял на пороге кухни, с протянутыми руками, качаясь на нетвердых ногах.
Сперва Мэри показалось, что он ее не заметил; его глаза остановились на противоположной стене, и он стоял неподвижно, не пытаясь войти в кухню. Она пригнулась как можно ниже, так что голова ее оказалась ниже уровня стола, и ничего не слышала, кроме ровного биения своего сердца. Дядя медленно повернулся к девушке и молча уставился на нее. Когда он наконец заговорил, голос его прозвучал сдавленно и хрипло, чуть громче шепота.
— Кто здесь? — спросил трактирщик. — Что ты здесь делаешь? Почему ты молчишь?
Его лицо было серого цвета и напоминало маску. Его налитые кровью глаза неотрывно следили за племянницей, не узнавая. Мэри не двигалась.
— Убери нож, — прошептал он. — Убери нож, говорю тебе.
Девушка протянула руку над полом и кончиками пальцев дотронулась до ножки стула. Она не могла схватиться за нее, не подвинувшись. Ей просто было не достать. Мэри ждала, затаив дыхание. Трактирщик шагнул в кухню, нагнув голову, обеими руками ощупывая воздух, и медленно двинулся в ее сторону.
Мэри следила за его руками, пока они не оказались на расстоянии ярда от нее и она не ощутила на своей щеке его дыхание.
— Дядя Джосс, — сказала она мягко. — Дядя Джосс…
Трактирщик нагнулся, уставясь на племянницу, затем наклонился вперед и потрогал ее волосы и губы.
— Мэри, — произнес он. — Это ты, Мэри? Почему ты молчишь? Куда они ушли? Ты их видела?
— Ты ошибся, дядя Джосс, — ответила она. — Здесь никого нет, кроме меня. Тетя Пейшенс наверху. Ты болен? Могу я тебе помочь?
Дядя в полумраке огляделся, всматриваясь в углы комнаты.
— Им меня не запугать, — прошептал он. — Мертвые не причиняют вреда живым. Их задули, как свечу… Вот и все, правда, Мэри?
Девушка кивнула, глядя ему в глаза. Джосс Мерлин дотащился до стула и сел, вытянув руки на столе. Он тяжело вздохнул и провел языком по губам.
— Это сны, — сказал он. — Это всё сны. Лица стоят передо мной в темноте, как живые, я просыпаюсь, и пот льется у меня по спине. Я хочу пить, Мэри, вот ключ, ступай в бар и принеси мне немного бренди.
Трактирщик порылся в кармане и вынул связку ключей. Мэри взяла их у него дрожащими руками и выскользнула из кухни в коридор. Она немного помедлила, думая, не лучше ли будет поскорее прокрасться наверх, в свою комнату, и оставить дядю бредить в кухне в одиночестве. Она на цыпочках двинулась по коридору в прихожую.
Внезапно дядя крикнул ей из кухни:
— Ты куда? Я велел тебе принести бренди из бара.
Девушка слышала, как он со скрежетом оттолкнул от стола стул. Она опоздала. Мэри открыла дверь бара и принялась шарить в шкафу с бутылками. Когда она вернулась в кухню, трактирщик развалился у стола, положив голову на руки. Сперва она подумала, что он опять заснул, но при звуке ее шагов дядя поднял голову, вытянул руки и откинулся на спинку стула. Мэри поставила бутылку и стакан перед ним на стол. Джосс наполнил стакан до половины и держал его двумя руками, все время наблюдая за племянницей поверх ободка.
— Ты хорошая девушка, — заметил он. — Я тебя люблю, Мэри, у тебя есть голова на плечах и характер; ты была бы хорошим товарищем мужчине. Жаль, что ты не родилась мальчишкой.
Трактирщик перекатывал бренди во рту, глупо улыбаясь, потом он подмигнул племяннице и ткнул пальцем в бутылку.
— Внутри страны за это платят золотом, — сказал он. — Ничего лучше ни за какие деньги не купишь. В погребах самого короля Георга нет бренди лучше этого. А сколько я плачу? Да ни одного поганого ломаного гроша. В трактире «Ямайка» пьют бесплатно. — Он засмеялся и высунул язык. — Это опасная игра, Мэри, но это мужская игра. Я рисковал шеей десять, нет, двадцать раз. За мной гнались по пятам, и пуля просвистела у меня в волосах. Им меня не поймать, Мэри, я слишком хитер, я слишком давно играю в эти игры. До того, как мы пришли сюда, я занимался этим в Пэдстоу, работал на берегу. Мы направляли люгер каждые две недели во время весенних приливов. Всего в деле было пятеро, не считая меня. Но такими темпами больших денег не заработаешь, пришлось мне расширить и возглавить дело, и навести свои порядки. Теперь нас больше сотни, и мы работаем по всей стране, от побережья до границы. Ей-богу, я видел кровь в свое время, Мэри, я много раз видел, как убивают людей, но эта игра превосходит все прочее — она идет бок о бок со смертью.
Дядя знаком подозвал ее к себе и снова подмигнул, сперва оглянувшись на дверь.
— Эй, — прошептал он, — иди поближе, сюда, ко мне под бок, тогда я смогу с тобой поговорить. Я вижу, у тебя хватит духу; ты не боишься, как твоя тетка. Нам следовало бы стать партнерами — нам с тобой. — Он схватил Мэри за руку и усадил ее на пол рядом со своим стулом. — Это проклятое пьянство отбивает у меня ум, — сказал Джосс. — Ты видишь, я становлюсь слаб как мышонок, когда начинается запой. Мне снятся страшные сны, кошмары; я вижу то, что меня вовсе не пугает, когда я трезвый. Черт побери, Мэри, я убивал людей своими руками, заталкивал их под воду, бил камнями и обломками скал и никогда в жизни об этом не думал; я спал в своей постели как ребенок. Но когда я пьян, то вижу их во сне; я вижу их бело-зеленые лица, они смотрят на меня глазами, которые давно выели рыбы; некоторые из них растерзаны, и плоть лентами свисает с их костей; у некоторых в волосах водоросли… Однажды там была женщина, Мэри; она цеплялась за плот, и в руках у нее был ребенок; ее волосы струились по спине. Понимаешь, корабль сидел на скалах совсем близко, и море было гладкое, как ладонь; они все могли выбраться живыми, все до единого. И воды кое-где было только по пояс. Женщина позвала меня на помощь, а я камнем разбил ей лицо. Она упала навзничь и начала колотить руками о плот. Она выпустила ребенка, и я снова ее ударил. Я смотрел, как они утонули на глубине в четыре фута. Мы тогда испугались; мы боялись, что кто-нибудь из них доберется до берега… В первый раз мы не надеялись на прилив. Через полчаса они бы разгуливали по песку, не замочив ног. Пришлось их всех забросать камнями, Мэри; пришлось перебить им руки и ноги, и они тонули у нас на глазах, как та женщина с ребенком, а вода даже не доходила им до плеч — они тонули, потому что мы крушили их камнями; они тонули, потому что не могли стоять…
