Когда она закончила, викарий встал со стула и принялся ходить по комнате. Он тихо, едва слышно насвистывал, играя с оторванной пуговицей на сюртуке, висевшей на нитке. Потом он остановился у очага, спиной к огню, и посмотрел на нее — но Мэри ничего не могла прочесть в его глазах.
— Конечно, я вам верю, — сказал хозяин, помолчав с минуту. — У вас лицо честной девушки, и вы не похожи на истеричку. Но ваша история не прошла бы в зале суда — по крайней мере, в том виде, как вы ее сейчас рассказали. Она слишком похожа на сказку. И вот еще что: все мы знаем, что контрабанда — это позор и беззаконие, но она процветает по всей стране, и половина должностных лиц имеет от этого выгоду. Вас это шокирует, не правда ли? Но уверяю вас, это правда. Будь закон строже, порядка было бы больше, и гнездышко вашего дяди в трактире «Ямайка» давно бы уже уничтожили. Я пару раз видел мистера Бассата и думаю, что он человек честный, но, между нами говоря, немного глуповат. Он побушует, погрозится, но и только. Вряд ли я сильно ошибусь, если скажу, что о своей утренней экспедиции он будет помалкивать. На самом деле судье незачем было входить в трактир и обыскивать комнаты, и если станет известно, что он это сделал и, как ни старался, ничего не нашел, Бассат сделается посмешищем для всей округи. Хотя одну вещь я могу вам сказать: его визит напутает вашего дядю, и тот на некоторое время затаится. Пока что никаких повозок у трактира «Ямайка» появляться не будет. Думаю, вы можете быть в этом уверены.
Мэри слушала его рассуждения с некоторым недоверием. Она надеялась, что викарий ужаснется, раз уж он признал ее историю правдивой; но, по-видимому, она его совершенно не взволновала, он считает, что подобное в порядке вещей.
Хозяин, должно быть, заметил разочарование на лице гостьи, потому что снова заговорил.
— Если хотите, я мог бы повидаться с мистером Бассатом, — сказал он, — и изложить ему вашу историю. Но если он не сможет поймать вашего дядю на месте преступления, с повозками во дворе, шансов осудить его будет очень мало. Вот что я хочу заставить вас понять. Боюсь, что это звучит весьма неутешительно, но положение трудное со всех точек зрения. И опять же, вы не хотите впутывать в это дело вашу тетю, но я не вижу, как этого можно избежать, если дело дойдет до ареста.
— Так что же, по-вашему, мне делать? — беспомощно спросила Мэри.
— На вашем месте я бы подождал, — ответил викарий. — Продолжайте внимательно следить за дядей, и когда повозки действительно снова появятся, можете сразу же сообщить об этом мне. Тогда мы вместе постараемся решить, как лучше поступить. Конечно, если вы почтите меня вашим доверием.
— А как же пропавший незнакомец? — спросила Мэри. — Его убили. Я уверена. Неужели вы хотите сказать, что с этим ничего нельзя поделать?
— Боюсь, что нет, если только не найдут тело, что в высшей степени маловероятно, — сказал викарий. — В конце концов, вполне возможно, что никого вовсе и не убивали. Простите, но я думаю, что вы позволили воображению завести вас слишком далеко. Вспомните, вы ничего не видели, кроме куска веревки. Если бы вы действительно видели этого человека мертвым или хотя бы раненым — ну, тогда это совсем другая история.
— Я слышала, как мой дядя ему угрожал, — настаивала Мэри. — Разве этого недостаточно?
— Дитя мое, люди угрожают друг другу каждый божий день, но за это не вешают. Теперь слушайте меня. Я ваш друг, и вы можете мне доверять. Если вы когда-нибудь будете хоть чем-нибудь обеспокоены или расстроены, я хочу, чтобы вы пришли и рассказали мне об этом. Судя по вашему сегодняшнему поступку, вы не боитесь ходьбы, а до Олтернана всего несколько миль по большой дороге. Если вы придете и не застанете меня дома, здесь будет Ханна, и она о вас позаботится. Ну как, договорились?
— Я вам очень благодарна.
— А теперь надевайте чулки и туфли, а я пока пойду в конюшню за двуколкой. Я хочу отвезти вас обратно в трактир «Ямайка».
Мысль о возвращении была ненавистна Мэри, но с этим пришлось смириться. Главное — не сравнивать мысленно эту мирную комнату, мягко освещенную свечами, с ее теплым очагом и глубоким креслом и холодные, мрачные коридоры трактира «Ямайка», не вспоминать свою крохотную каморку над входом. Надо помнить только об одном: она сможет вернуться сюда, когда захочет.
Ночь была ясная; темные вечерние тучи ушли, и небо сверкало звездами. Мэри сидела рядом с Фрэнсисом Дейви на высоких козлах двуколки, закутанная в пальто с бархатным воротником. Лошадь была не та, на которой викарий ехал верхом, когда она встретилась с ним на пустоши; на этот раз запрягли крупного серого коренастого рысака, который, застоявшись в конюшне, мчался как ветер. Это была странная, захватывающая дух езда. Ветер дул Мэри в лицо, жаля глаза. Подъем от Олтернана сначала был медленным, из-за крутизны холма, но как только они оказались на большой дороге, лицом к Бодмину, викарий погнал рысака; тот только прижал уши и помчался галопом, как безумный.
Копыта грохотали по твердой белой дороге, поднимая облако пыли, и Мэри невольно прижалась к своему спутнику. Он не делал попыток придержать лошадь, и, взглянув на викария, Мэри увидела, что он улыбается.
— Давай, — сказал он коню, — давай, ты ведь можешь еще быстрее. — Голос его при этом был тих и взволнован, будто викарий говорил сам с собой. Это казалось неестественным и слегка пугающим, и Мэри почувствовала некоторое замешательство, как будто ее спутник ушел куда-то в другой мир и забыл о ее существовании.
Сидя на козлах, девушка впервые могла рассмотреть его в профиль и увидела, как ясно очерчены черты его лица, как рельефно выступает тонкий нос; прихоть природы, создавшей этого человека альбиносом, сделала его еще и непохожим ни на кого из тех, кого Мэри когда-либо видела до сих пор.
Викарий напоминал птицу. Скрючившись на козлах, в черном плаще с капюшоном, развевающемся на ветру, он казался крылатым. Какого он возраста, девушка вообще не могла понять. Потом он улыбнулся ей и снова стал человеческим существом.
— Я люблю эти пустоши, — сказал викарий. — Конечно, ваше первое знакомство с ними было скверным, так что вы не можете меня понять. Если бы вы знали их так же хорошо, как знаю я, и видели их в разных состояниях, зимой и летом, вы бы их тоже полюбили. Они обладают очарованием, как ни одна другая часть страны. Эти пустоши существуют с незапамятных времен. Иногда я думаю, что они — пережиток другой эпохи. Первыми, мне кажется, были созданы пустоши; потом появились леса, и долины, и море. Поднимитесь на Ратфор однажды утром, до рассвета, и послушайте ветер в камнях. Тогда вы поймете, что я имею в виду.
Мэри вспомнила пастора из своей родной деревушки. Это был жизнерадостный маленький человечек с целым выводком детей, в точности похожих на него, а жена его была мастерицей делать сливовый мармелад. На Рождество их пастор всегда произносил одну и ту же проповедь, и прихожане могли ему подсказывать с любого места, так как знали ее назубок. Хотела бы она знать, что Фрэнсис Дейви говорит в своей церкви в Олтернане. Не проповедует ли он о Ратфоре и о свете над прудом Дазмэри? Они уже добрались до того места, где дорога резко шла вниз и группа деревьев образовывала маленькую долину у реки Фоуи; перед ними протянулся подъем, ведущий на открытую возвышенность. Мэри уже различала на фоне неба силуэты высоких труб трактира «Ямайка».
