– Все в порядке, – сообщил он. – Анжер будет обороняться. Следом за противником идет наша армия под командованием Вестермана. Мы отрежем их и заманим в ловушку, прежде чем они успеют дойти до Луары.
Анжер находится в двадцати двух милях к юго-западу от Ле-Мана, на расстоянии более чем одного марша от него, и меня охватила волна благодарности – я благодарила Бога за спасение Пьера, Эдме и Мари с ребятишками.
– Тут им придет конец, – продолжал мой деверь, – наши армии зажмут их в клещи. А с отставшими и дезертирами мы сумеем справиться сами.
Я видела, как Мишель бросил быстрый взгляд на Франсуа, и поняла, что произойдет дальше.
– Если бы отряды Национальной гвардии слились воедино и мы выступили бы все вместе, единым фронтом, – сказал он, – мы могли бы разбить их, пусть они только посмеют снова сунуться на восток.
Он подошел к окну и, открыв его, крикнул Андре Делаланду, который в это время проходил через двор:
– Труби тревогу! Явиться всем до одного в полной боевой готовности через час. Будем преследовать этих проклятых разбойников.
Они выступили в третьем часу. По крайней мере три сотни человек шагали под гром барабанов, под трехцветным знаменем, во главе с Мишелем. Будь жив наш отец, он гордился бы своим младшим сыном, который в свое время, более тридцати лет назад, огорчал его своим вечно надутым видом и заиканием.
Весь остаток той недели мы находились во власти слухов, если не считать достоверного известия о том, что под Анжером вандейцы потерпели поражение. Город доблестно защищался и устоял, и повстанческие лидеры теперь пытаются решить, где и когда им следует переправиться через Луару, не дожидаясь, пока республиканская армия атакует их с тыла.
Мне следовало знать, что никогда нельзя доверять слухам, ведь, когда раньше все говорили о разбойниках, никаких разбойников не было. Теперь же все было наоборот: слух о победе разнесся еще до того, как она была одержана.
– Мы уже давно ничего не знаем о Пьере, – сказала я Франсуа в следующий понедельник, как только мы проснулись. – Я хочу поехать сегодня в Ле-Ман, переночевать там и, если все там благополучно, завтра вернуться обратно. Меня отвезет Марсель.
По обычаю всех мужей, Франсуа начал протестовать, уверяя, что, если бы с Пьером что-нибудь случилось, мы бы давно об этом узнали. На дорогах все еще неспокойно, да и погода не слишком хорошая. Если нужно, пусть Марсель едет один и отвезет письмо, а мне лучше сидеть дома, в Шен-Бидо, тем более что ребенок будет ночью без меня беспокоиться.
– Зоэ еще ни разу не плакала и не будила нас ночью с самого своего рождения, – возразила я. – Колыбельку можно поставить возле мадам Верделе, и она там прекрасно будет спать. Я буду отсутствовать всего полдня и ночь, не более, и, если Эдме и Мари с мальчиками захотят, я могу их привезти сюда.
Я настояла на своем, несомненно, из одного упрямства. Мне, должно быть, придал храбрости вид Мишеля, который неделю назад во главе своего отряда отважно бросился в погоню за вандейцами. А разве Жак Дюваль не уверил меня, что «разбойники», как мы совершенно справедливо их называли, разбиты наголову и отчаянно бьются, чтобы только успеть переправиться через Луару?
Кроме того, – впрочем, в этом я не смела признаться даже себе – я, возможно, думала, что Франсуа оказался не таким смелым и решительным, как Мишель. Мой муж, в отличие от брата, не вызвался добровольно выступить в этот поход с Национальной гвардией. Он мог бы догадаться, что жена не разделяет его колебаний.
Мы с Марселем выехали сразу же после завтрака. Франсуа, видя, что на меня не действуют никакие резоны, в последний момент заявил, что поедет вместе со мной. Но я не согласилась и просила его остаться дома и смотреть за ребенком.
– Если мы увидим разбойников, – сказала я ему напоследок, – мы сумеем с ними справиться. – И я указала на два мушкета, прикрепленных к верхушке шарабана. Я сказала это в шутку, не подозревая о том, насколько близкими к правде окажутся эти слова.
Как только мы проехали Вибрейе, мне пришлось признать, что Франсуа был прав, во всяком случае, в одном отношении – в смысле погоды. Стало ужасно холодно, пошел дождь вперемешку со снегом. Я была тепло укутана, и все равно руки и ноги у меня заледенели, а у Марселя, который пытался что-то разглядеть сквозь потоки дождя, был совсем унылый вид.
– Вы выбрали не слишком удачный день для поездки, гражданка, – сказал он.
После сентябрьских декретов мы были очень осторожны, придерживаясь исключительно новых форм вежливости. Слова «мсье» и «мадам» ушли в прошлое, так же как и старый календарь. И нужно было постоянно себе напоминать, что сегодня девятнадцатое фримера, второй год республики, а отнюдь не девятое декабря тысяча семьсот девяносто третьего года.
– Возможно, ты и прав, – ответила я, – но у нашего шарабана есть по крайней мере верх, так что мы не мокнем, чего нельзя сказать о наших гвардейцах, которые, может быть, в этот самый момент готовятся встретиться с мятежниками.
К счастью, я представляла себе наших ребят веселыми и торжествующими, а не отступающими в полном беспорядке перед противником, значительно превосходящим их по силам, как это было на самом деле.
Мы добрались до Ле-Мана среди дня, однако из-за ненастной погоды было почти темно, и на мосту через Гуин нас остановил патруль.
Часовые подошли, чтобы проверить наши паспорта, и я увидела, что это были не гвардейцы, а обыкновенные горожане с повязками на рукаве, вооруженные мушкетами. Я узнала начальника – он был клиентом Пьера, – а он, увидев меня, махнул рукой своим подчиненным и сам подошел к шарабану.
– Гражданка Дюваль! – с удивлением воскликнул он. – Что, скажите на милость, вы здесь делаете в такое время?
– Я приехала к брату, – объяснила я ему. – Все это время, вот уже несколько недель, мы очень беспокоимся о нем и его семье, вы и сами должны это понять. А теперь, когда самое страшное уже позади, я при первой возможности приехала его навестить.
Часовой уставился на меня во все глаза, считая, вероятно, что я не в своем уме.
– Позади? – повторил он. – Да разве вы не слышали, что произошло?
– А что такое? В чем дело?
– Вандейцы снова захватили Флеш и вполне могут завтра оказаться в Ле-Мане, – сказал он. – Их чуть ли не восемьдесят тысяч, и они обезумели от голода и болезней. Они рвутся на восток, собираются захватить Париж. Почти весь наш гарнизон двинулся отсюда на юг, чтобы попытаться их остановить, но надежды на это мало, ведь наших всего полторы тысячи против целой огромной армии.
Мне казалось, что бледность, покрывавшая его лицо, вызвана ветром, но теперь я поняла, что это еще и от страха.
– Но нам говорили, что под Анжером была одержана победа, – сказала я упавшим голосом. – Что же нам теперь делать? Мы уже полдня находимся в пути, едем от самого Плесси-Дорена, а ведь уже становится темно.
