— Да, до самого вечера.
— Ты не знаешь, что идет в кино?
— Так сразу не вспомнить.
— Это безнадежно, не так ли?
— Ты же промокнешь, Дик, садись скорее.
— Ну так что же мне ему сказать?
— Не знаю — пусть едет куда угодно, это неважно. Ты весь мокрый.
— Может быть, поедем ко мне?
— Да, почему бы нет?
— Сказать ему, Хеста?
— Да, мы вполне можем туда поехать.
Я назвал таксисту свой адрес на Шерш-Миди.
— Не знаю, почему нам это не пришло в голову раньше, — сказал я.
— Мы всегда были чем-нибудь заняты, — ответила Хеста.
— В любом случае, это прекрасная идея, — заключил я.
Таксист оказался бестолковым и никак не мог найти мой дом. Он все время озирался по сторонам, и мы проехали на несколько ярдов дальше, чем нужно. Я постучал по стеклу, и он остановился не на той стороне.
— О, это неважно, — сказала Хеста. — Которая дверь? Мы можем перебежать через дорогу.
Все еще был сильный ливень. Она наклонила голову и со смехом понеслась к моему дому, съежилась на пороге, а когда мы вошли, сняла берет и стряхнула с него дождевые капли.
— Ты промокла? — спросил я.
— Нет, не очень, — ответила она.
Я поднялся по лестнице, идя впереди Хесты. Я боялся, что мое жилище покажется ей ужасным. Я пробормотал что-то насчет беспорядка в комнате. Она вошла, размахивая беретом, в другой руке у нее был воздушный шарик. Она огляделась, выглянула в окно.
— Здесь мило, — сказала она.
— О, не так уж плохо, — согласился я, а потом подошел к столу и прикрыл исписанные листы куском промокательной бумаги. Потом я подумал, что этот жест может показаться самодовольным, как будто я не сомневался, что она подойдет и посмотрит.
Она села на кровать, прислонившись спиной к стенке, и шарик поплыл вверх и замер в углу.
Я предложил Хесте сигарету, но сам не сел — я расхаживал по комнате. Казалось странным, что она здесь. Из-за нее все тут выглядело иначе. Я знал, что, когда она уйдет, все будет другим. Я был неловким и робким, как будто мы были не мы, — неожиданно растерялся и не знал, о чем говорить.
— Интересно, как долго будет идти дождь, — наконец нашелся я.
— Не знаю, — ответила она.
Мы были похожи на двух незнакомцев, ожидающих своей очереди в приемной у дантиста. Казалось, сейчас она начнет листать журнал. Я тоже уселся на кровать и принялся болтать ногами, что-то насвистывая. Сигареты были для нас хоть каким-то занятием.
Мы долго молчали. Потом я сказал:
— Сегодня утром я видел министра Бриана.
— Правда?
Я повернулся и взглянул на нее, и больше не мог быть чопорным, так что обнял ее, и она улыбнулась, и мы уже не были чужими и смущенными — мы снова стали собой.
— О, дорогая, я так тебя люблю! — воскликнул я, и она сжала меня в объятиях, а я целовал ее глаза, рот, и она прижалась ко мне, и мы вместе легли на кровать.
— Хеста, дорогая, Хеста, — сказал я, и она спросила:
— Да?
— Нельзя ли мне тебя любить?
— Ты же меня любишь, — удивилась она.
— Нет, — ответил я, — я имею в виду — по-настоящему.
— О, Дик, зачем?
— Потому что мне так ужасно этого хочется. Я больше не могу так продолжать, любимая, это невозможно — я должен.
— Нет, Дик.
— Да, дорогая, да. Позволь мне, скажи, что ты позволяешь.
— Я не хочу.
— О, дорогая! Это оттого, что ты не знаешь. Пожалуйста, дорогая, позволь мне.
— Нет… Нет…
— Ты меня не любишь?
— Дик, не в этом дело, ты же знаешь, что дело не в этом.
— В чем же?
— Это… я не могу объяснить. Вот так, внезапно, это не… ну, не знаю.
— Дорогая, ты придаешь этому слишком большое значение. Это ничего не значит, любовь моя, ничего. Это ровным счетом ничего не значит.
— О нет, Дик, значит.
— Нет, дорогая, ничего не значит. Я так тебя люблю, ты не должна бояться.
— Я не боюсь.
— У тебя не будет ребенка, я обещаю.
— Дело не в этом…
— О, дорогая! Позволь мне, я не могу — дорогая, пожалуйста.
— Я не хочу, чтобы это было так. Когда я представляла себе это — о, Дик! Это было по-другому, это было красиво — мы были где-то далеко, а не вот так, вдруг, в твоей комнате — при дневном свете…
— Хеста, какое имеет значение, где это произойдет? Я хочу тебя больше всего на свете, а в комнате ли, в лесу ли, ночью или в одиннадцать часов утра — это совершенно не важно, дорогая. Тебе не нужно ничего бояться, дорогая, я тебе обещаю. Ничего…
— Ты не понимаешь.
— О, Хеста, перестань думать и беспокоиться, забудь обо всем, что ты об этом думала. Я так тебя люблю, так люблю.
— Нет, Дик, пожалуйста.
— Да, дорогая. Да. Ты должна мне позволить. Да, мне уже все равно…
Все еще шел дождь. Я стоял, глядя в окно, и курил сигарету. По улице внизу проходили люди, согнувшись под зонтиками. Маленькая кошка показалась на пороге лавки напротив и перебежала через дорогу, мокрая и гладкая, задрав хвост.
Я услышал звонок трамвая: он остановился на бульваре Монпарнас. Казалось, небо никогда не прояснится. Вечер обещал быть сырым. Снаружи на парапете лежал окурок сигареты, которую я курил вчера.
Я смотрел, как на третьем этаже в доме напротив ветер раздувает штору.
Хеста все еще лежала на кровати. Она смотрела на воздушный шарик, который свисал с потолка в углу. Казалось, он совсем неподвижен. Я бросил Хесте сигарету, но она не взяла. Хотелось бы мне, чтобы она не выглядела такой юной. Она никогда не выглядела такой юной, как сейчас. Я продолжал смотреть в окно и курить сигарету. Мой взгляд был прикован к черепицам крыши, и мне вдруг показалось, что неизвестно откуда передо мной появилось лицо Джейка — мы были в шатре цирка, в жарком воздухе, и толпа собралась у веревок. Джейк смотрел вниз — на меня.
Это видение было ужасно, а потом оно исчезло.
Теперь Хеста села, она тянула к себе платье. Почему же она выглядит такой юной? Я не знал, что делать, не знал, что говорить. Она взглянула на меня и улыбнулась — совсем еще ребенок, с детской улыбкой. Может быть, она ожидает, что я сяду рядом, обниму ее и поцелую? Если бы только она не выглядела такой юной! Если бы она была другой! Оранжевый берет лежал у ее ног.
Все время лил дождь. Хеста взглянула на меня, ожидая, что я заговорю первым, что-нибудь сделаю, как будто как-то странно просила ее утешить. Я не знал, что делать.
