«On dit oue les associes de l'USUK sont maintenant…»
[32]
и пропал, заглушённый.
— Члены СШСК в настоящее время… что?
Эмма подняла глаза на бабушку. Мад спала. Ночь подходила к концу, дети теснее прижимались к взрослым, взрослые прижимались друг к другу, и даже Энди опустился на пол и лег, положив рядом лук и вместо подушки приспособив колчан.
Первым проснулся Бен, его пустой желудок требовал пищи. Он не из кротких, думала Эмма, с неохотой открывая глаза, он не наследует землю. И в самом деле, один лишь Бен посмотрел по сторонам с уверенным видом, — он хорошо выспался, и на его черном лице не была заметна усталость, — а в это время белые его товарищи выглядели будто маленькие старички, посеревшие от усталости, с мешками под глазами. А взрослые… Бедная Дотти, бедная Мад… Старухи без будущего, сгорбленные, поникшие. А я сама, подумала Эмма, я-то знаю, как я выгляжу и как я себя чувствую — желтые, повисшие прядями волосы, побелевший язык и не покинувший глаза испуг.
Она посмотрела на часы. Они остановились в четвертом часу — забыла завести. Сквозь крохотные окошки подвала пробивался серый день. Должно быть, сейчас около семи, а может, и больше. Бен вопросительно смотрел на нее, подергивая трусы. Она приложила к губам палец. Неважно, как мальчишки, но Мад и Дотти должны выспаться. Бен улыбнулся и, доковыляв до дальнего конца подвала, помочился на кучу дров. Вот что нас всех ждет, подумала она, если так и будет продолжаться, если этот рокот никогда не кончится, — хотя дом уже не содрогался и самолеты пролетали выше, чем вечером, но непонятно, в каком направлении: в открытое море или на сушу.
Бен бесцельно слонялся по погребу, жуя найденное на полке яблоко из запасов Джо, но хранил молчание; похоже, интуиция подсказала ему, что утро это необычное и он не может играть и шутить с Колином, пополняя свой словарный запас. Если бы никто из нас, кроме Бена, не проснулся, думала Эмма, он бы питался яблоками и сырой свеклой, играл в одиночестве и так пережил бы весь день, до тех пор пока снова не захотел спать, и тогда он, зевая, улегся бы рядом с Дотти — успокоенный одним ее присутствием. Глядя на Мад, Дотти и троих мальчишек, спящих в темном погребе, куда так медленно проникает свет утра, Эмма думала, что именно так выглядят места погребения, когда их через столетия находят археологи, — разница только в том, что погребены жрецы, короли и королевы, усыпанные драгоценностями, а тот, кто через тысячу лет доберется до подвала Треванала, подумает, что наткнулся на кости крестьян. И Фолли, уткнувшая нос в лапы, могла сойти за сторожевого пса, отлитого в золоте, какие охраняли египетские гробницы.
Странный запах, не то химический, не то нефтяной, который Эмма заметила еще вчера вечером, теперь, казалось, усилился. Она бесшумно поднялась и выглянула в маленький дворик за погребом. Зимой он был заброшен, потому что туда не проникало солнце, а летом Дотти развешивала там белье. На камнях лежала мертвая малиновка. Сэму придется ее хоронить, с жалостью подумала она, и… почему умерла птица, ведь ночь не была холодной? Воздух подернулся бледно-серой дымкой, и, протерев грязное окно, она увидела, что на дворик, закрывая деревья, наплывает с моря туман, неся с собой все более резкий запах нефти. Неужели это случилось? Неужели началась химическая война, от которой люди годами предостерегали друг друга? И неужели эта лежащая малиновка — одна из жертв? Почему Мад, Дотти и мальчишки так крепко спят? Почему даже сам воздух старой подвальной кухни кажется более гнетущим, чем когда они спустились сюда вчера вечером?
Вот оно. Не атомный взрыв, а нечто более тихое, более коварное, выпущенное в воздух самолетами без пилотов и дымкой опускающееся на землю, чтобы просочиться сквозь окна, трещины в стенах, трубы, — воздух превратится в отраву, дыхание прервется и сердце разорвется…
— Мад…
Она закричала в панике, не контролируя себя, и Бен, обгрызавший второе яблоко, обернулся и удивленно уставился на нее, закатив глаза. Все зашевелились. Колин вскочил как ужаленный, сбросив одеяло, Энди схватил лук, Дотти открыла рот, но не для крика, а для отчаянного зевка. Сэм протянул руку к Фолли, которая поднялась на трех ногах, поджав четвертую, как всегда отнявшуюся после долгого лежания. Только Мад продолжала спать, не обращая внимания на просыпающийся мир, мирно, счастливо, подложив вместо подушки под голову плащ, укутав колени автомобильным ковриком, изъеденным молью и брошенным еще прошлой зимой.
— Мадам измоталась, — прошептала Дотти, — и не удивительно. Пусть спит.
Мальчишки тоже зевали, потягивались, поднимаясь на ноги, удивленно и несколько осуждающе глядя на Эмму, разбудившую их паническим криком.
— Простите, — сказала она, — этот запах нефти, запах химикатов. Разве вы не чувствуете? Я вдруг подумала… — Она не закончила фразу. Запах исчез; пусть не совсем, но уже так не чувствовался. Мальчишки нюхали воздух, пожимая плечами. Энди подошел к двери и открыл ее. Дымка еще липла к деревьям, плыла вниз, но воздух был чист и свеж.
— Самолетов не слышно, — сообщил он им, — тишина. Должно быть, кончилось. Пойдемте наверх, посмотрим.
— Осторожно, — предупредила Эмма. — Не открывайте окна и двери, неизвестно, что произошло, возможно, это опасно.
Она побежала вслед за ними по лестнице, но они ее опередили. Мальчишки пронеслись через кухню и через холл, распахнули все двери на улицу. Утром их не удержать. Просидев всю ночь в подвале, в тесноте, голодные, испуганные, они встретили утро как освобождение; наступил день, совершенно такой же, как любой другой: туманный, но без взрывов, без грохота и треска и прочих зловещих звуков.
— Вернитесь! — звала Эмма. — Вернитесь!
Они не обратили внимания на ее призывы, убежали в сад, широко распахнув калитку и громко смеясь.
— Пойдем на смотровую площадку, — крикнул Энди. — Посмотрим, еще чего-нибудь взорвали?
Эмма последовала за ними, в голове ее все еще вертелась мысль, что если бы химикаты выпали на распаханное поле, то земля бы почернела, — и это доказало бы всем, что опасения ее не напрасны, — но когда они дошли до каменной ограды и посмотрели на залив, то не увидели ничего, кроме плывущего тумана, безвредного, лишенного запаха, влажного, как трава под ногами.
Со стороны поля показалась направляющаяся в их сторону машина, и Эмма схватила за плечи стоящего рядом мальчишку, готовая бежать домой, — ведь это может быть голова вражеской автоколонны, и Бог знает, сколько в ней машин или даже танков, но тут что-то знакомое в гудении мотора, в форме машины принесло ей успокоение.
— Это «лендровер»! — заорал Энди. — Это «лендровер» с фермы, и за рулем мистер Трембат.
Какое чудо, облегчение, избавление от непосильного напряжения! Мальчишки спрыгнули с ограды с криками и смехом, и Эмма спрыгнула за ними, — вот сам Джек Трембат вьшезает из машины, ставит на землю ящик с бутылками молока и огромную корзину яиц. Мальчишки прыгают от радости, он тоже смеется, осунувшийся, изможденный, заросший щетиной. Эмма, спотыкаясь о борозды, бросилась к нему, как к родному, обвила его шею руками.
