– Кто-то по имени Джакопо, – сказала она. – Не пожелал ничего объяснять. Сказал, что вы его знаете.
Я вышел в холл с сильно бьющимся сердцем. С Альдо что-то случилось.
Случилось из-за письма, которое я дал ему вчера вечером. Я взял трубку.
– Да? – сказал я.
– Синьор Бео?
Голос Джакопо звучал ровно, волнения в нем не слышалось.
– У меня для вас сообщение от Капитана, – сказал он. – Планы на вечер изменились. Ректор, профессор Бутали, и синьора Бутали вернулись из Рима.
– Понимаю, – сказал я.
– Капитан хотел бы увидеться с вами утром, – продолжал он.
– Спасибо, – сказал я и, прежде чем положить трубку, добавил:
– Джакопо…
– Да, синьор?
– С Альдо все в порядке? Его ничто не тревожит?
Последовала короткая пауза. Затем Джакопо сказал:
– Мне кажется, Капитан не ожидал профессора Бутали так скоро. Они приехали поздно вечером. Когда около одиннадцати часов он проезжал мимо их дома, туда вносили багаж.
– Спасибо, Джакопо.
Я повесил трубку. Письмо сорокалетней давности теперь стало последней из забот моего брата. Больной сам разобрался со своими врачами и вернулся, если и не с тем, чтобы взять бразды правления, то чтобы, по меньшей мере, быть под рукой для консультаций.
Из столовой до меня донеслись шаги синьоры Сильвани, но я, не желая вступать с ней в беседу, поспешно вышел. Необходимо увидеться с синьорой Бутали до ее встречи с Альдо. Необходимо убедить ее использовать все свое влияние и постараться под любым предлогом остановить фестиваль.
Было половина десятого. После долгого путешествия синьора, вероятно, будет утром дома – десять часов, пожалуй, самое подходящее время для визита. Я свернул на виа Сан Мартино и стал подниматься по холму к виа деи Соньи. Солнце уже грело вовсю, на небе не было ни облачка. День обещал быть из тех, что я помнил с детства: далекие склоны и долины сверкают в голубоватой знойной дымке, и Руффано, гордо высящийся на двух холмах, властвует над лежащим внизу миром.
Я подошел к калитке в стене нашего старого сада, прошел к двери дома и позвонил. Дверь открыла уже знакомая мне девушка. Она тоже меня узнала.
– Могу я увидеть синьору? – спросил я.
На лице девушки отразилось сомнение, и она сказала нечто вроде того, что синьора занята, – она и профессор Бутали только вчера поздно вечером вернулись из Рима.
– Я знаю, – сказал я. – Но это очень срочно.
Девушка скрылась на верхней площадке лестницы, и я, оставшись ждать в холле, заметил, что атмосфера в доме снова изменилась. Куда девалось ощущение гнетущей пустоты, царившей здесь в понедельник утром. Она снова дома. Об этом говорили не только ее перчатки, лежащие на столике, пальто, брошенное на стул, но и витавший в холле едва уловимый аромат, знак ее присутствия. Только на сей раз она была не одна. Дом заключал в себе не только ее, отчего становился еще более таинственным, более соблазнительным и пробуждал в душе каждого посетителя, в том числе и моей, непонятное волнение – теперь здесь находился и муж. Это был его дом, и он был хозяин. Палка в углу как некий тотем возвещала об этом миру. Пальто, шляпа, еще не разобранный чемодан, связки книг – в доме чувствовался запах мужчины, чего не было раньше.
Девушка сбежала по лестнице, и за ней я услышал звук голосов, звук закрывающихся дверей.
– Синьора сейчас спустится, – сказала девушка. – Прошу вас, входите.
Она провела меня в комнату слева от холла, в кабинет, где раньше была наша столовая. Здесь тоже все говорило о присутствии мужа. Портфель на письменном столе, книги, письма. И слабый, но вполне ощутимый запах сигары, выкуренной вечером после приезда, запах, еще не развеявшийся в утреннем воздухе.
Должно быть, я прождал больше десяти минут, покусывая костяшки пальцев, прежде чем услышал на лестнице ее шаги. Меня охватила паника. Я не знал, как и что сказать. Она вошла в комнату. При виде меня на ее лице, все еще измученном и усталом – казалось, она постарела за эти четыре дня, – но вместе с тем горящем нетерпением, отразились разочарование и удивление.
– Бео! – воскликнула она. – Я думала, это Альдо… – Затем, быстро справившись со своими чувствами, она подошла и протянула мне руку. – Вы должны меня извинить, – сказала она. – Я сама не знаю, что делаю. Глупая девочка сказала мне: "Синьор, который обедал здесь в воскресенье вечером", и я в своем глупом нетерпении… – Она не потрудилась закончить фразу. Я понял. В ее глупом нетерпении "синьор, который обедал здесь в воскресенье", мог означать лишь одного-единственного мужчину. И отнюдь не меня.
– Мне нечего вам прощать, синьора, – сказал я. – Напротив, мне следует перед вами извиниться. Я услышал от Джакопо, что вы и ваш муж дома, что вы вернулись поздно вечером, и я не посмел бы беспокоить вас в первое же утро и в столь ранний час, не будь дело таким срочным.
– Срочным? – повторила она.
В музыкальной комнате наверху зазвонил телефон.
У нее вырвался раздраженный возглас, и, почти шепотом извинившись, она собиралась выйти из комнаты, когда услышала над головой медленные шаги.
Телефонные звонки смолкли, и до нас донеслись приглушенные звуки мужского голоса.
– Произошло именно то, чего я так не хотела, – сказала она мне. – Стоит моему мужу начать подходить к телефону и разговаривать сперва с одним, потом с другим… – Она не договорила и стала прислушиваться, но сверху почти ничего не было слышно. – Бесполезно, – она пожала плечами. – Он снял трубку, и я ничего не могу сделать.
Мне было тяжело сознавать, что я доставляю ей неприятности. Более неподходящее время для визита трудно было бы выбрать. Темные круги у нее под глазами говорили об усталости и нервном напряжении. В воскресенье вечером их не было. В воскресенье вечером весь окружающий ее мир мог бы погибнуть.
– Как ректор? – спросил я.
Она вздохнула.
– Настолько хорошо, насколько это возможно в подобных обстоятельствах.
То, что случилось в начале недели, было для него настоящим ударом. Но вам уже известно… – Она вспыхнула, и краска пятнами залила ее от природы бледное лицо. – Ведь именно с вами я разговаривала во вторник вечером, – сказала она. – Альдо мне сказал. Он потом мне звонил.
– За это я тоже должен принести вам свои извинения, – сказал я. – То есть за то, что положил трубку. Я не хотел вас смущать.
Она перебирала письма на столе и стояла спиной ко мне. По ее жесту я понял, что продолжение этой темы было бы нежелательно. Моя миссия стала еще более затруднительной.
– Вы говорили, – сказала она, – что имеете сообщить мне нечто срочное?
Голос наверху стал звучать громче. Слов мы не могли разобрать, но было совершенно очевидно, что начался долгий разговор.
