Она смотрела на меня и улыбалась. Брат поддержал ее.
– Обязательно, – сказал он. – Вас никто не знает. Такое нельзя пропустить. Всем нам страшно любопытно, что будет говорить профессор Донати.
Интуиция подсказывала мне, что я это уже знаю.
Глава 13
Двери театра должны были открыться в девять часов. Мы пообедали у Сильвани и вышли из дома за пятнадцать минут до назначенного времени. Пьяцца делла Вита уже кишела студентами, которые стекались сюда из разнообразных пансионатов в верхней и нижней части города и дружно поворачивали на узкую виа дель Театро к самому театру. Джино и его спутников я вскоре потерял из виду, но брат и сестра Паскуале крепко держали меня за руки, и я чувствовал себя марионеткой, которую разве что не поднимают в воздух. Во времена моего отца театром пользовались редко. В строго определенное время давались концерты и оратории, случались выступления заезжих литературных знаменитостей; в остальные дни он оставался образцом прекрасной архитектуры, малоизвестным проходящим мимо туристам, да и самим гражданам Руффано.
Теперь, как сообщили мне Паскуале, все изменилось. Благодаря ректору университета и председателю художественного совета театр был открыт круглый год. Лекции, спектакли, концерты, выставки, даже танцы – все это проходило в его благородных стенах.
Прибыв на место, мы обнаружили, что вход блокирован большой группой студентов, ожидающих возможности попасть внутрь. Паоло с решительным лицом протиснулся между ними, Катерина и я ни на шаг не отставали от него. Нас окружала веселая, добродушная толпа; студенты смеялись, переговаривались и в ответ на наши усилия толкали нас локтями. Я недоумевал, куда девалась дневная озлобленность, в чем причина такой резкой смены настроения, пока не вспомнил, что здесь нет антагонистов, – все студенты с одного факультета Э.К.
Открытие дверей было встречено радостными возгласами, и Паоло, еще сильнее сжав мою руку, втащил меня и маленькую Катерину в проход.
– Первый пришел, первый поел! – крикнул парень, стоявший в дверях. – – Первые захватывают места и держат их.
Зал быстро заполнялся, хлопки откидных сидений летели под потолок, но вскоре их заглушила группа студентов на сцене. Под аккомпанемент гитар, барабанов и всевозможных ударных они пели самые современные шлягеры, и удивленный зал отвечал им восторженными аплодисментами.
– Что происходит? – спросил Паоло у студента, который в проходе рядом с нами отплясывал джигу. – Разве никто не собирается говорить?
– Не спрашивай, – ответил юноша, радостно трясясь. – Нас пригласили, вот все, что мне известно.
– Не все ли равно? Повеселимся на всю катушку, – рассмеялась Катерина и, встав передо мной, с неожиданной грацией пустилась в твист с явным намерением вовлечь в танец и меня.
Мне было почти тридцать два года, и я сознавал свой возраст. В Турине студентом я мастерски танцевал самбу, но то было одиннадцать лет назад.
Групповоду не часто выпадает случай попрактиковаться в искусстве танца.
Чтобы уж совсем не ударить в грязь лицом перед своими нынешними спутниками, я раскачивался в разные стороны, отлично сознавая, что мой танец являет собой весьма унылое зрелище. Вокруг стоял невообразимый шум. Всем и каждому было все нипочем, и я не без удовольствия подумал, что Карле Распа, несмотря на ее презрительное отношение к студентам Э. К., здесь тоже понравилось бы, но в зале не было никого, кто хотя бы отдаленно походил на сотрудников университета. Все были студенты, все невероятно молоды.
– Смотрите, – вдруг сказал Паоло, – наверняка это сам Донати. Вон там, садится за барабаны.
Спиной к сцене, я пытался повторять выкрутасы его сестры, но, услышав возглас Паоло, оглянулся. Он был прав. Альдо незаметно для всех вышел на сцену, занял место студента, сидевшего за барабанами, и сейчас демонстрировал собственное незаурядное мастерство. Гитаристы и ударники обернулись в его сторону, пение и выкрики сделались еще громче, и все собравшиеся в зале, поняв, кто это, с восторженным хлопаньем подались ближе к сцене. Полная противоположность его выходу в герцогском дворце, свидетелем которого я был в субботу. Сегодня – ни факелов, ни тишины, ни телохранителей, ни покрова тайны. Альдо с полнейшим пренебрежением к своему положению предпочел слиться со студенческой массой. И жест, и время были превосходно рассчитаны. Как и когда он все это спланировал?
– А знаете, – сказала Катерина, – мы не правильно о нем судили. Я думала, он такой же важный и недоступный, как остальные профессора. Вы только посмотрите на него! Можно подумать, что он один из нас.
– Я знал, что он вовсе не старый, – возразил Паоло. – В конце концов, ему, наверное, нет и сорока. Просто нам было не с кем его сравнивать, он не из нашей компании.
– Теперь из нашей, – сказала Катерина. – Мне плевать, что говорят другие.
Темп музыки возрос. Весь зал вертелся и прыгал под пульсацию гитар и треск барабанов. Затем, когда общее изнеможение достигло предела, неожиданно грянул финальный туш. Звук замер. Альдо подошел к краю сцены, и студент, один из гитаристов, откуда ни возьмись придвинул ему стул.
– Послушайте, – сказал Альдо. – Я кончил. Давайте поговорим.
Вытирая лоб, он рухнул на стул. Над залом пронесся смех и сочувственные возгласы. Он поднял голову, улыбнулся и знаком пригласил всех сидевших и стоявших в передних рядах подойти ближе и собраться вокруг него. Я заметил, что огни в зале слегка померкли. У Альдо не было микрофона. Он говорил ясно и четко, словно беззаботно беседовал с самыми близкими из своих студентов.
– Нам следовало бы это делать чаще, – сказал он, все еще вытирая лоб.
– Сложность в том, что у меня нет времени. Вам проще, вы можете выпускать пар по вечерам или на выходных – я не имею в виду вчерашнюю ночь, ее мы обсудим позже, – но для человека вроде меня, страдающего язвой и половину своих дней проводящего в спорах с профессорами вдвое старше его, которые упорно отказываются и пальцем пошевелить для того, чтобы сделать Руффано современным городом, а университет – современным учебным заведением, это не подходит. Кто-то должен бороться с этой замшелой академией, и я буду продолжать бороться, пока меня не выгонят.
Эти слова были встречены волной веселого смеха. Альдо с удивлением, возможно наигранным, огляделся.
– Нет, нет, я говорю серьезно, – сказал он. – Если бы они могли избавиться от меня, то избавились бы. Как избавились бы и от вас, от всех полутора тысяч, – у меня нет при себе цифр, но это примерно так. Почему они хотят от вас избавиться? Потому что они боятся. Старики всегда боятся молодых, они видят в вас угрозу всему их образу жизни. Каждый, кто выйдет из университета с дипломом факультета экономики и коммерции, – это потенциальный миллионер, более того, у него будет возможность способствовать развитию экономики не только этой страны, но и Европы, а то и всего мира. Вы – мастера, мои молодые друзья, и все это знают. Вот почему вас ненавидят.
