Некоторое время она молчала. Ее целиком занимала еда. Но вот она отодвинула тарелку и принялась за салат.
– Для какого рода предложений? – спросила она.
– Делайте. Я отвечу.
Она посмотрела на меня, словно о чем-то задумавшись.
– Какими языками вы владеете?
– Английским, немецким и французским. Но я никогда не читал лекций, – – сказал я.
– Я этого и не предлагала. У вас есть диплом?
– Туринский диплом по иностранным языкам.
– В таком случае – почему групповод?
– Видишь страну. Хорошие чаевые.
Я заказал еще кофе. Беседа ни к чему меня не обязывала.
– Итак, у вас каникулы? – сказала она.
– По собственному желанию. Я не уволен, просто захотел несколько недель отдохнуть от постоянной ра боты. И, как уже сказал, открыт для предложений.
Она закончила свой салат. Я предложил ей сигарету, она согласилась.
– Возможно, я смогу вам помочь, – сказала она. – В университетской библиотеке временно не хватает сотрудников. Часть нашего персонала все еще размещается в одной из комнат дворца. Потом они переедут в новое помещение между университетом и студенческим общежитием, но наше прекрасное здание откроется только после Пасхи. Сейчас у нас полный бесдорядок. Библиотекарь – мой хороший знакомый. Ему не обойтись без дополнительной помощи. А диплом по современным языкам… – Она не закончила, но по ее жесту можно было понять, что остальное не составит труда.
– Звучит заманчиво, – сказал я.
– Про оплату я ничего не знаю, – поспешно добавила она. – Думаю, не много. И, как я сказала, работа временная, но, может быть, именно это вам и подойдет.
– Возможно.
Она подозвала официанта и тоже заказала кофе. Затем вынула из сумки визитную карточку и подала ее мне. Я взглянул на карточку и прочел: "Карла Распа, Руффано, виа Сан Микеле, 5". Я подал ей свою: "Армино Фаббио, ``Саншайн Турз''".
Она иронично вскинула брови и положила мою визитную карточку в сумку.
– "Саншайн Турз", – пробормотала она. – Может, и стоит заняться.
После окончания рабочего дня Руффано словно вымирает. – Не сводя с меня глаз, она допила кофе. – Надо подумать. А сейчас я должна вас покинуть, в три у меня лекция. После четырех я буду в библиотеке и, если вы примете мое предложение, могу вас представить библиотекарю Джузеппе Фосси. Для меня он все сделает. Ест с моей руки.
По выражению, мелькнувшему в ее глазах, можно было догадаться, что он делает не только это. Я галантно вернул ей взгляд. Из соображений вежливости мы по-прежнему оставались заговорщиками.
– Документы при вас? – спросила она, вставая из-за стола.
Я похлопал рукой по нагрудному карману:
– Всегда при мне.
– Отлично. А теперь до свидания.
– До свидания, синьорина. И благодарю вас.
Она вышла на улицу и скрылась. Я еще раз взглянул на визитную карточку.
Карла Распа. Имя ей подходило. Твердое, как ноготь, и с мягкой серединой, как неаполитанское мороженое. Мне стало жаль библиотекаря Джузеппе Фосси.
Однако для меня это могло быть выходом на две-три недели. Конечно, не работа. Возможно, одно зависит от другого, но об этом пока можно не думать.
Я расплатился и с саквояжем в руке вышел на улицу, чувствуя себя улиткой, на которую навалился весь мир; затем перешел улицу, чтобы узнать, можно ли наконец войти в церковь Сан Чиприано. На сей раз она была открыта.
Я вошел внутрь.
Запах церкви, как прежде запах дворца, вернул меня в прошлое. Здесь меня охватили воспоминания, хоть и не такие острые, но более мрачные, приглушенные, – воспоминания о воскресных и праздничных днях, связанных с необходимостью хранить молчание, с беспокойством и страстным желанием вырваться наружу. Церковь Сан Чиприано не напоминала мне ни о благочестивых чувствах, ни о молитвах; а лишь об остром ощущении моей незначительности и одиночества в толпе взрослых, монотонном голосе священника, руке Альдо на моем локте и желании писать.
Кроме ризничего, который возился со свечами в большом алтаре, в церкви никого не было, и я, инстинктивно передвигаясь на цыпочках, прошел в левый придел. Ризничий продолжал заниматься своим делом, и от главного алтаря до меня долетали глухие звуки. Я нашел выключатель и включил в приделе свет.
Свет упал на алтарь. Неудивительно, что в детстве меня пугала фигура в саване, лицо, с которого спадали льняные покровы, глаза, которые в ужасе смотрели на Господа. Теперь я понимал, что картина эта далеко не шедевр.
Написанный во времена, когда в моде были мученическое выражение лица и экзальтированные жесты, воскресенный Лазарь казался мне, взрослому человеку, гротеском. Но Мария, в молитвенном экстазе склонившаяся на переднем плане картины, была все той же Мартой, все той же сгорбленной женщиной на церковной паперти в Риме.
Я выключил свет и вышел из придела. Две ночи назад во сне я был еще ребенком с пылким воображением. Теперь наваждение рассеялось; воскресший Лазарь утратил свою силу.
Когда я выходил из левого придела, ризничий заметил меня и, шаркая ногами по полу, двинулся мне навстречу. И вдруг меня словно осенило.
– Извините, – сказал я. – Записи о крещении хранятся здесь, в церкви?
– Да, синьор, – ответил ризничий, – записи в ризнице. Приблизительно с начала века. Что до более ранних, то они хранятся в пресвитерии.
– Нельзя ли мне посмотреть записи за 1933 год?
Ризничий нерешительно пробормотал что-то о том, что священника нет в церкви. Я сунул ему в руку банкноту и объяснил, что в Руффано я проездом, едва ли вернусь снова и хочу посмотреть запись о крещении одного родственника. Он уже не возражал и предложил мне пройти с ним в ризницу.
Я молча ждал, пока он искал нужную книгу. Меня окружала атмосфера святости. На крючках висели стихари и епитрахили. Все было пропитано слабым запахом ладана и мастики. Наконец, ризничий подошел ко мне с книгой в руках.
– Здесь у нас записи с 1931 по 1935 год, – сказал он. – Если вашего родственника крестили в Сан Чиприано, то его имя должно быть здесь.
Я взял книгу и раскрыл ее. Это было похоже на перелистывание страниц прошлого. Сколько же здесь моих родственников, родившихся и крестившихся в Руффано; теперь они выросли и рассеялись по свету, а может быть, по-прежнему живут здесь, в городе, – владельцы магазинов, мелкие чиновники, но в этой книге они – младенцы нескольких дней от роду…
Я нашел тринадцатое июля, день моего рождения. А вот и запись о моем крещении, через две недели, в воскресенье. "Армино. Сын Алъдо Донати и Франчески Росси. Крестные родители: Альдо Донати – брат, Федерико Поненти, Эда Поненти". Я совсем забыл, что Альдо, которому в то время еще не исполнилось девяти лет, был моим восприемником. Он написал свое имя круглым детским почерком, но в нем уже чувствовалась гораздо больше индивидуальности, чем в безликих росчерках моих кузенов. Если не ошибаюсь, они жили в Анконе. Я зримо представил себе всю картину. Первое причастие. В устремленном на меня взгляде Альдо угроза вечной кары, если я по неуклюжести выроню гостию из раскрытого рта.
