— Беда всех очень высоких людей в том, — как-то сказал он, — что они роковым образом расположены к сутулости (когда он говорил это, я, нагнув голову, стоял под притолокой в дверях, отдавая распоряжения Сикому). К тому же более мускулистые из них со временем очень толстеют.
— Эмброз никогда не был толстым, — поспешно сказала Рейчел.
— Он не увлекался упражнениями, какими увлекается этот юноша.
Неумеренная ходьба, езда верхом и плавание развивают не те части тела, которые нуждаются в развитии. Я очень часто это замечал. Особенно у англичан. Видите ли, в Италии мы не так костисты и ведем менее подвижный образ жизни. Поэтому мы и сохраняем фигуру. К тому же наша пища легче для печени и крови. Не так много тяжелой для желудка говядины, баранины. А что до пирожных, тортов… — Он сделал протестующий жест. — Этот мальчик постоянно ест пирожные. Я видел, как вчера за обедом он уничтожил целый пирог.
— Вы слышите, Филипп? — спросила Рейчел. — Синьор Райнальди уверяет, что вы слишком много едите. Сиком, нам придется поменьше кормить мистера Филиппа.
— Ни в коем случае, мадам, — ответил потрясенный Сиком. — Если он будет меньше есть, то повредит своему здоровью. Мы должны помнить, мадам, что мистер Филипп еще растет.
— Боже праведный! — пробормотал Райнальди. — Если в двадцать четыре года он еще растет, следует опасаться серьезного заболевания желез.
С задумчивым видом потягивая коньяк, который Рейчел позволила ему принести в гостиную, Райнальди пристально разглядывал меня, пока мне и впрямь не стало казаться, будто во мне семь футов роста, как в бедном слабоумном Джеке Тревозе, которого мать таскала по бодминской ярмарке, чтобы люди глазели на него и подавали мелкие монеты.
— Надеюсь, — сказал Райнальди, — вы действительно не жалуетесь на здоровье? И не перенесли в детстве серьезной болезни, которая могла бы способствовать возникновению опухоли?
— Не помню, чтобы я вообще когда-нибудь болел, — ответил я.
— Что само по себе уже плохо, — сказал он. — Тот, кто не перенес никаких заболеваний, становится жертвой первого же удара, который наносит ему Природа. Разве я не прав, Сиком?
— Очень возможно, что и правы, сэр. Откуда мне знать? — ответил Сиком, но я заметил, что, выходя из комнаты, он взглянул на меня с некоторым сомнением, как будто я уже заболел оспой.
— Этот коньяк, — сказал Райнальди, — надо выдерживать по крайней мере еще лет тридцать. Он будет годен к употреблению не раньше, чем дети Филиппа достигнут совершеннолетия. Рейчел, вы помните тот вечер на вилле, когда Козимо принимал всю Флоренцию — во всяком случае, у многих создалось именно такое впечатление — и настоял, чтобы мы надели домино и маски, как на венецианском карнавале? А ваша матушка, да будет ей земля пухом, дурно обошлась с князем… как его там… ах, кажется, вспомнил — с Лоренцо Амманати, не так ли?
— Я не могла быть повсюду одновременно, — ответила Рейчел, — но это был не Лоренцо, он слишком усердно ухаживал за мной.
— О, эти ночи безумств… — мечтательно проговорил Райнальди. — Все мы были до смешного молоды и крайне легкомысленны. Куда лучше быть степенным и спокойным, как сейчас. Думаю, в Англии никогда не дают таких балов.
Конечно, виною тому климат. Если бы не он, возможно, юный Филипп и счел бы забавным, облачившись в домино и надев маску, обшаривать кусты в поисках мисс Луизы.
— Уверена, что Луиза лучшего не могла бы и желать, — сказала Рейчел.
Я поймал на себе ее взгляд и заметил, что губы ее подрагивают.
Я вышел из гостиной и почти сразу услышал, что они перешли на итальянский; в его голосе звучал вопрос, она ответила и весело рассмеялась.
Я догадался, что они обсуждают меня, может быть, Луизу и, уж конечно, эти проклятые сплетни о нашей будущей помолвке, которые, по словам Рейчел, ходят по всей округе. Господи! Сколько еще он намерен здесь пробыть? Сколько дней и ночей предстоит мне терпеть все это?!
В конце концов в последний вечер визита Райнальди крестный и Луиза приехали к нам на обед. Вечер прошел гладко, во всяком случае внешне.
Райнальди проявил по отношению к крестному редкостную учтивость, что стоило ему немалого труда, и эта троица — он, крестный и Рейчел, — увлекшись общим разговором, предоставили нам с Луизой занимать друг друга. Иногда я замечал, что Райнальди смотрит в нашу сторону с улыбкой снисходительной благожелательности, и даже услышал, как он сказал крестному sotto voce
[9]
: «Поздравляю вас с дочерью и крестником. Они прекрасная пара». Луиза тоже услышала эти слова.
Бедная девушка покраснела, и я тут же принялся расспрашивать ее о том, когда она снова собирается в Лондон. Я хотел успокоить ее, но, сам не знаю почему, сделал только хуже. После обеда разговор снова зашел о Лондоне, и Рейчел сказала:
— Я сама надеюсь очень скоро посетить Лондон. Если мы окажемся там в одно время (это Луизе), вы должны показать мне все, что заслуживает внимания, ведь я никогда не бывала там.
При этих словах крестный навострил уши.
— Вы в самом деле намереваетесь покинуть нас? — спросил он. — Ну что же, вы отлично перенесли все неудобства, связанные с посещением Корнуолла зимой. Лондон вы найдете более привлекательным.
Он обернулся к Райнальди:
— Вы еще будете там?
— Дела задержат меня всего на несколько недель, — ответил Райнальди.
— Но если Рейчел решит приехать, я, естественно, буду в ее распоряжении. Я не впервые приезжаю в вашу столицу и очень хорошо знаю ее. Надеюсь, вы и ваша дочь доставите нам удовольствие отобедать с нами, когда приедете в Лондон.
— Мы будем счастливы, — ответил крестный. — Весной Лондон прекрасен.
За одно то, что они спокойно обсуждают возможность подобной встречи, я был готов расшибить головы всей этой компании, но больше всего меня взбесило слово «мы» в устах Райнальди. Я разгадал его план. Заманить ее в Лондон, развлекать там, пока не закончит свои дела, а потом уговорить вернуться в Италию. А крестный, руководствуясь собственными соображениями, способствует этому плану.
Они не знали, что у меня есть козырь, способный побить все их карты.
Вечер прошел в многочисленных заверениях во взаимном расположении и закончился тем, что Райнальди отвел крестного в сторону минут на двадцать, а то и больше, с тем — как я легко мог себе представить — чтобы подпустить какого-нибудь яда по моему адресу.
После отъезда Кендаллов я не вернулся в гостиную. Оставив дверь открытой, чтобы слышать, когда Рейчел и Райнальди поднимутся наверх, я лег в постель. Они не спешили. Пробило полночь, а они все еще сидели внизу. Я встал, вышел на площадку лестницы и прислушался. Через приоткрытую дверь гостиной до меня долетали приглушенные голоса. Опираясь о перила, чтобы перенести на них часть своего веса, я босиком спустился до середины лестницы. Мальчиком я проделывал то же самое, если Эмброз засиживался с компанией за обедом. И теперь, как тогда, меня пронзило чувство вины. Голоса не смолкали. Но слушать Рейчел и Райнальди было бесполезно — они говорили по-итальянски. То и дело до меня долетало мое собственное имя — «Филипп», несколько раз имя крестного — «Кендалл». Они разговаривали обо мне или о нем, может быть — о нас обоих. В голосе Рейчел звучала непривычная настойчивость, а он, Райнальди, говорил таким тоном, будто о чем-то расспрашивал ее. Я вдруг с отвращением подумал, не рассказал ли крестный Райнальди о своих друзьях-путешественниках из Флоренции, а тот, в свою очередь, поведал об этом Рейчел. Насколько бесполезно сейчас образование, полученное мною в Харроу и в Оксфорде, изучение латыни, греческого! Здесь, в моем доме, два человека разговаривают по-итальянски, возможно, обсуждают вопросы, которые имеют для меня огромное значение, а я не могу разобрать ничего, кроме собственного имени.