– Прошу прощения, миссис Джеймс, вас хочет видеть мисс Хэнкок.
Оставшись одни, девочки сполна воспользовались свободой и под предводительством Дженифер пустились в пляс на партах. Прошло десять минут, двадцать, полчаса, а учительница все не возвращалась.
Дженифер взяла мел, кое-как нарисовала на доске осла и под рисунком поставила подпись: «Миссис Джеймс». Дети громко рассмеялись. Покраснев от гордости, Дженифер стерла рисунок и принялась за новый, когда дверь открылась и в класс вошла девочка из старшей группы.
– Пожалуйста, успокойтесь, – сказала она серьезным тоном, – и сядьте за парты. Вы можете делать домашнее задание. Миссис Джеймс сегодня не вернется. Она получила телеграмму, что ее муж убит. Она уехала на такси.
В классе мгновенно наступила тишина.
Дети сели за парты и молча раскрыли учебники. Мел выпал из руки Дженифер. Она посмотрела на стол учительницы, увидела карандаш, который миссис Джеймс торопливо отложила в сторону, и сразу представила себе, как та спешит по коридору в кабинет, платком стирая с пальцев мел, открывает дверь и видит мисс Хэнкок с телеграммой в руке.
Нервная, некрасивая маленькая девочка по имени Люси, которая сидела на задней парте, громко расплакалась.
– Это гадко, – прошептала Дженифер, – гадко, гадко…
И она вспомнила Гарольда в форме, как он махал ей из окна переполненного поезда на вокзале Ватерлоо, вспомнила и испугалась.
Теперь девочки на целую неделю исчезали из школы и возвращались с черной повязкой на рукаве. Она означала, что кто-то из их близких погиб на фронте. Еда в пансионе стала отвратительной. Хлеб темно-коричневого цвета, никакого джема, и маргарин вместо масла. Ели не картофель, а рис, а вместо капусты какую-то брюкву.
Если пудинг был кислым, его подслащивали маленькими белыми таблетками, которые назывались сахарин. Дженифер начала забывать вкус старой еды. Забыла она и то, какую одежду мужчины носили до войны. Теперь все были в военной форме. Что-нибудь другое трудно было даже себе представить.
Интересно, думала Дженифер, если бы папа не умер, он тоже пошел бы на войну. Она старалась вспомнить его лицо и фигуру, но видела только спутанные волосы на подушке. Даже его фотография не пробуждала в ней никаких воспоминаний. Он принадлежал другому, давнему времени. Ей было грустно думать, что он ничего не узнает о войне. Теперь он представлялся ей не таким мудрым и значительным, как раньше, и в сравнении с полными жизни и отваги Гарольдом и Вилли выглядел бледной тенью. Да и сама она стала старше и во всем его превосходила.
Теперь он был могильным камнем на кладбище, а само кладбище – далеким, всеми забытым местом.
Дженифер небрежно засунула фотографию за каминную доску и, напевая «Типперэри»
[30]
– песню, которую он никогда не пел, сбежала вниз по лестнице и перекинула ранец через плечо.
Гарольда убили в марте.
Она вернулась домой как раз к чаю и, лишь открылась входная дверь, поняла, что случилось. У служанки было испуганное лицо, и она, неловко держась за ручку двери, старалась не смотреть Дженифер в глаза. На столике в холле лежала мужская шляпа. Дженифер заглянула в столовую и увидела, что к чаю не накрыто. Из гостиной вышла одна из постоялиц, но стоило ей увидеть Дженифер, как губы ее странно задрожали, и она, отступив назад, осторожно затворила за собой дверь. У нее были покрасневшие глаза.
Сердце Дженифер болезненно сжалось. Нельзя показывать служанке, что она догадалась.
– Где мама? – спросила она.
– Наверху с бабушкой… кажется, она не совсем… не совсем здорова, – ответила женщина и украдкой скользнула вниз по лестнице.
Дженифер с минуту стояла в нерешительности: может быть, лучше выбраться из дома и убежать куда-нибудь далеко, так она никогда не узнает, что это действительно правда. Боясь услышать страшную весть, она вошла в туалет первого этажа и заперлась в нем. Здесь ее никто не найдет. Она опустилась на колени и стала молиться. «Господи, прошу Тебя, пусть это не будет Гарольд или Вилли, Господи, прошу Тебя, пусть это будет только мое воображение». Она поднялась с колен, приложила ухо к двери и прислушалась.
Минут через двадцать она услышала, как кто-то тяжело спускается по лестнице. Шаги пересекли холл и направились в гостиную. Дверь закрылась. Все стихло. Дженифер знала, что это бабушка. Стараясь не шуметь, она отворила дверь и вышла в холл. Бесполезно, она больше не может ждать. Она должна узнать правду. Дженифер, крадучись, поднялась по лестнице, подошла к комнате матери и прошмыгнула внутрь; сердце ее бешено билось, руки были липкие от пота.
В комнате было темно, портьеры задернуты.
Дженифер словно сквозь туман увидела фигуру матери, лежащую на кровати. Боясь, что ее заметят, она, затаив дыхание, остановилась у двери. Занавеска на окне колыхнулась и зашуршала о стекло. С кровати донесся приглушенный звук, и фигура шевельнулась.
Мать заговорила глухим, незнакомым голосом.
– Это ты, Дженни?
– Да, мама.
Молчание, она ждала… ждала, сердце ее тяжело билось, в горле пересохло.
Вдруг она почувствовала слабость в ногах.
– Дорогая, Гарольда убили…
– Да, – прошептала Дженифер. – Да, я знаю.
На миг ее охватило страстное желание броситься к лежащей на кровати фигуре, лечь рядом с ней, крепко ее обнять, сделав тем самым робкий шаг к примирению, к началу дружбы, любви, понимания. Тогда она еще не понимала, что от этого краткого мгновения может зависеть все их будущее.
Но Дженифер была слишком застенчива.
Она бесшумно выскользнула из погруженной в тишину комнаты и, сжавшись калачиком, села на пол в коридоре; по ее щекам и подбородку текли горячие слезы…
Дженифер внезапно проснулась. Ей показалось, что пушка выстрелила совсем рядом, почти у самого ее уха. Через несколько секунд стены дома задрожали от еще одного выстрела. Она села на кровати и протянула руку за халатом. Сигнал, к которому она уже давно привыкла, всегда внушал ей ужас, пробуждал холодный, безотчетный детский страх. Завыли сирены. Высокие, пронзительные звуки, сливаясь в единый кошмарный вопль, окончательно разбудили ее; она выпрыгнула из кровати и, заткнув уши пальцами, как безумная, бросилась к двери. Три служанки уже покинули свои унылые комнаты под крышей и с грохотом спускались по лестнице. Их неуклюжие фигуры являли собой какое-то фантастическое зрелище. Эта грузная круглолицая женщина, дрожащими руками вцепившаяся в свой фланелевый халат, даже отдаленно не напоминала кухарку, придирчивую распорядительницу кухни меблированных комнат с пансионом. Сейчас в ее внешности было что-то болезненно личное, что-то шокирующее. Стараясь не смотреть ей в глаза, Дженифер вежливо улыбнулась. На лестничной площадке появилась мать; она помогала бабушке, чудовищной, отталкивающей фигуре в красном халате.
