Энни разрыдалась и закрыла лицо руками.
– Не плачьте, – сказал Филипп, – это вам не поможет. К тому же я вовсе не собираюсь упрекать вас за ваше злосчастное замужество. В свое время я предупреждал вас, но вы были слишком молоды и слишком неопытны, чтобы понять.
Энни раскачивалась на стуле, по ее щекам градом катились слезы.
– Кроме моей падчерицы Кэтрин, никто не знает, что мне пришлось вынести, – всхлипывая, проговорила она. – Не знаю, как мы еще живы. Последние два года… мистер Филипп, чем я заслужила такое наказание? Может быть, это Господь обрушил на меня свой гнев за то, что еще до свадьбы я слишком вольно вела себя с Джозефом. О боже мой! Теперь, когда я думаю об этом, то понимаю, что была скверной девчонкой. Я была как в бреду, я не понимала…
– Конечно, то была не ваша вина. Во всем виноват мой проклятый брат, он сполна заслужил все несчастья, которые ему выпали.
– Что вы, мистер Филипп, я была бы не права, если бы стала обвинять во всем только его. Бедный Джо очень упал духом, когда почти перестал видеть, да ко всему еще эта беда с Крисом. От этого удара он так и не оправился.
– Я так и думал, Энни. Корабль регулярно возвращается, но он ни разу не удосужился спуститься в гавань и хотя бы взглянуть на него.
– Это так, мистер Филипп. А ведь когда-то он только и думал что о своей драгоценной старой шхуне, ради нее даже обо мне забывал. Тогда мне было обидно и больно, но теперь я многому научилась.
– Кристофер Кумбе когда-нибудь пишет?
– Ах! Он пишет братьям, и отцу писал много раз, но Джо оставляет его письма непрочитанными. Жестокий и бессердечный он человек, мистер Филипп.
– Мне было бы легче видеть вас мертвой, Энни, чем несчастной с ним. Почему вы его не оставите?
– Куда мне идти, мистер Филипп? Женщина не может оставить мужчину, с которым обвенчана, я, во всяком случае, не могла бы при всем горе, которое он мне причиняет. К тому же из-за своих глаз он совсем беспомощный.
– Сентиментальность, смешная сентиментальность. Послушайте, вам всего двадцать пять лет, вы не должны впустую тратить свою жизнь. И вовсе не обязательно оставлять Джозефа без помощи, Садмин – вот самое подходящее для него место, и вам это отлично известно.
– Ах! Мистер Филипп… сумасшедший дом? Ах, как ужасно! Конечно же, вы не имеете в виду сумасшедший дом?
– Боюсь, что именно его, Энни. Мой брат не отвечает за свои действия, и я сторонник того, чтобы поместить его в заведение, где он не сможет никому причинить вреда.
– Нет, мистер Филипп. Об этом даже думать нельзя! Джо очень странный и жестокий в душе, но он никогда меня и пальцем не тронул. Нет причин запирать его в лечебнице.
– Не тронул, так тронет.
– Не думаю.
– Что побуждает вас говорить так?
– Ему уже лучше, мистер Филипп, с тех пор, как я рассказала ему про свою новость, он постепенно становится похож на себя прежнего.
– Какую новость?
– В Рождество появится новый ребенок.
Филипп поднялся со стула, на котором сидел рядом с Энни, и, повернувшись к ней спиной, отошел к окну. Некоторое время он стоял молча.
– Я хочу, чтобы вы видели во мне друга, Энни, всегда… и приходили сюда в любое время, когда пожелаете. Ближайшие месяцы будут для вас не слишком легкими, поэтому, прошу вас, когда вам станет плохо, не раздумывая, приходите ко мне. Обещаете?
– Да, мистер Филипп.
– Можете называть меня просто Филипп… мы ведь друзья, не так ли?
– Благодарю вас… Филипп. А сейчас мне надо идти.
– Всего доброго, Энни.
Так прошло лето, вновь наступила осень, дни стали короче, задули холодные ветры. Большую часть времени Джозеф проводил на маленькой кухне в Доме под Плющом. В нем теплилась надежда, что появление ребенка будет для него спасением. Иногда его мысли путались, что-то ускользало от него, и надвигающаяся тьма грозила целиком поглотить его. Он хватался руками за голову и сжимал пальцами виски.
Он понятия не имел о визитах жены в контору его брата. Теперь она ходила туда регулярно, иногда два раза в неделю, и уже с нетерпением ждала этих часов, единственно светлых и безоблачных в ее жизни. Мало-помалу Филипп заронил ей в душу страстное желание вновь стать свободной, желание навсегда оставить Дом под Плющом и мужа.
За все долгие месяцы жестокости и невзгод мысль бросить его никогда не приходила ей в голову, и вот теперь, когда он стал проявлять к ней больше нежности, родилась эта мысль, коварные нашептывания Филиппа принесли свои плоды. Джо никогда не выздоровеет, ребенок будет только раздражать его, все может стать еще хуже, чем было, Джо – дикарь. Нет, Филипп, наверное, прав, хотя это так тяжело. Лучше отправить Джо в Садминский сумасшедший дом. Лучше для него, лучше для семьи. Она обещала верить Филиппу и будет ему верить. Он ее лучший друг, верный друг. Он всегда был таким благородным, таким самоотверженным. Когда Джо заберут в Садмин, где о нем будут должным образом заботиться санитары и врачи, где ему будет гораздо лучше и удобнее, чем в Доме под Плющом, этот верный друг приложит все силы, чтобы сделать ее счастливой.
Октябрь перешел в ноябрь, ноябрь в декабрь. Появления ребенка ждали на Рождественской неделе.
Последнее время Энни была очень слаба – без сомнения, следствие этих ужасных лет. Кэтрин очень тревожилась, у врача был мрачный вид.
– Ей необходим покой, никаких волнений, никаких переживаний, – сказал он падчерице. – Мне не нравится, как все оборачивается. Малейшая неприятность, и результат будет гибельным.
Да, ей можно иногда вставать, немного пройтись. Это ей не повредит, даже наоборот. Но позаботьтесь, чтобы она ни в коем случае не волновалась.
В канун Рождества Энни почувствовала себя достаточно сильной, чтобы прогуляться в Плин и навестить Филиппа. Кэтрин осталась дома, а Джозеф еще раньше ушел на ферму к Лиззи. Она медленчо спустилась с холма и прошла через город к большому дому на Мэрайн-террас, в котором Филипп жил в полном одиночестве, если не считать экономки и ее мужа-лакея.
Пока Филипп разливал чай, Энни лежала на диване. В тот день она оставалась у него до шести часов вечера, когда вдруг испугалась, что Джозеф уже возвращается с фермы. Филипп галантно поцеловал ей руки, пожелал не падать духом, и она ушла.
Ни один из них не заметил, что в углу дивана она оставила носовой платок, подарок мужа на первую годовщину их свадьбы.
Джозеф ушел с фермы только в половине одиннадцатого. Была прекрасная ясная ночь, над бухтой светила луна, морозный воздух пощипывал щеки. По улице небольшими группами бродили люди, взволнованные предвкушением рождественских праздников, большинство готовилось к ночной мессе в Лэнокской церкви. Скоро зазвонят колокола, и они с фонарями в руках потянутся вверх по тропе, взбирающейся на холм.
