– Что ж… я никогда не… – начала разъяренная мать. – Вы дурная, бесстыдная женщина. Подбивать своего парня совратить мою невинную девочку!
– Если вы называете совращением именно то, что имеете в виду, миссис Солт, – рассмеялась Джанет, – то советую вам поберечь нервы. Если ваша Лилли и отправилась в лес с моим Джо, то, сдается мне, не с ним первым. Да будет вам известно, что ваш кувшинчик уже не раз ходил по воду и побывал не в одном колодце. Всего вам доброго, миссис Солт.
И Джанет пошла дальше, гордо подняв голову, совсем как ее сын.
Как бы ни старались ее противники, последнее слово всегда оставалось за ней. К тому же она знала, что не было в Плине девушки, которая не ждала бы возможности броситься Джозефу на шею. «Совращение… надо же, – подумала она, – в эту игру играют двое, и пока что не было девушки, которая попала бы в беду не зная, на что идет. Когда молодые люди остаются вдвоем в темной роще, их забавам также невозможно помешать, как чайкам, когда они по весне спариваются в Ланниветской пещере». Так размышляла Джанет Кумбе из Плина, что в Корнуолле, в лето тысяча восемьсот шестидесятое от Рождества Христова. Она знала, что человеческая природа сильнее условностей и что никакие плотно сжатые губы и проповеди не остановят мужчину, когда он гуляет с девушкой. Для нее это было так же просто и естественно, как для овец в полях. Это – как прилив, который сметал и сметает все на своем пути, сила, которой невозможно противостоять.
Если, глядя на Джозефа, своего сына, Джанет видела его пылающие щеки, влажный локон на лбу и беспокойный блеск в глазах, ей вспоминался вечер на плывущем из Плимута корабле, когда земли почти не было видно, вокруг бушевали море и небо, а она стояла на носу судна рядом с Томасом, своим мужем, который глухим хриплым голосом шептал ее имя: «Джанет». Она вспоминала прикосновение его руки, вспоминала, как повернулась к нему на раскачивающейся палубе, почти оглохнув от песни ветра и моря, и попросила любить ее.
Поэтому и стоял рядом с ней Джозеф, и кровь, что текла в ту ночь в ее венах, течет теперь в нем и перейдет его детям и детям его детей.
«Я умру, – думала Джанет, – и Джозеф умрет. Но красота той штормовой ночи не дает нашей крови и плоти исчезнуть навсегда – частичка нас обоих будет дышать тем же воздухом, каким дышали мы, и ступать там, где мы ступали».
Глава четырнадцатая
Наконец должно было начаться строительство корабля. Мечта становилась явью. Маленькой модели, стоявшей на каминной полке в Доме под Плющом, предстояло на верфи обрести величественные очертания и форму и превратиться из игрушки в полное жизни судно, созданное для бурных морей и грозных штормов, в недрах которого будут перевозить грузы и людей. Когда из Труанской рощи по реке сплавили первую партию строевого леса, Джозеф находился в Плине рядом с Джанет. То были гигантские деревья, стволы которых выдержали штормы столетий, а ветви раскачивались на ветру еще до того, как отец Джанет впервые открыл глаза на этот мир.
Братья Кумбе взяли на верфи большую лодку, сами отобрали лучшую древесину и отбуксировали ее вниз по реке в гавань.
На постройку корабля ушло два года, и Томас и два его сына, Сэмюэль и Герберт, вложили в него все свое уменье. Каждый день стук их молотков поднимался вверх к Дому под Плющом и долетал до слуха Джанет.
Ее дети выросли, кое-кто уже женился, младшей дочери Лиззи исполнился двадцать один год, и недалек был день, когда она начнет подумывать о замужестве.
И Сэмюэль, и Герберт обзавелись собственными семьями. Филипп, хотя ему едва минуло двадцать три, поднялся до должности второго клерка судовой маклерской фирмы, но еще не женился. Мэри тоже оставалась в родительском доме. Но все они были взрослыми, со своими собственными интересами, и Джанет прекрасно отдавала себе отчет в том, что ей за пятьдесят.
Теперь она жила лишь для того, чтобы увидеть, как спустят на воду ее корабль и как Джозеф станет его капитаном. И тогда годы полетят прочь, будто их и не было вовсе, и она будет стоять на палубе, и Джозеф будет рядом.
За эти два года не было дня, чтобы она не спускалась на верфь посмотреть, как продвигается работа. Корабль медленно обретал форму, сперва это был не более чем скелет, который часть за частью надлежало обить деревянной обшивкой. На нем предстояло надстроить квадратную корму. Длина его равнялась девяноста семи футам, высота грот-мачты
[14]
двадцати двум футам, а глубина была немного более двенадцати. Томас и его сыновья рассчитывали, что, когда судно достроят, в нем будет около ста шестидесяти тонн. И оснастка его будет как у двухмачтовой топсельной шхуны. То был поистине великий момент, когда каркас судна был готов, и оставалось только обшить его могучие ребра. Тогда на работу созвали всех мужчин с верфи, и Плин загудел от непрерывного стука молотков и звона гвоздей, вбиваемых в крепкие доски.
Джанет, подбоченясь, с улыбкой на губах, стояла над ними, высокая, гибкая для своих пятидесяти лет. Стоило какому-нибудь мужчине опустить молоток, как до него доносилось: «Плохо же твоя мать кормила тебя в детстве, парень, если ты так быстро сдаешься». Пристыженный, он поднимал глаза и встречал ее острый, жесткий взгляд. Возражать ей не имело смысла, да никто и не пытался, ведь в ее обращении было нечто такое, противиться чему было невозможно.
Однако ни жители Плина, ни она сама не знали, что сила ее сердца день ото дня убывает. По мере того, как корабль, ее тезка, обретал форму и силу, тело Джанет слабело, пульс затухал.
Теперь она едва могла добрести до вершины холма, не чувствуя при этом дурноты и не видя странных черных теней перед глазами. Она не придавала этому значения, приписывая свое состояние естественным причинам – ведь ей уже за пятьдесят.
До выхода корабля из дока оставалось совсем немного, и Джозеф был его капитаном.
Вернувшись поздней весной тысяча восемьсот шестьдесят третьего года, он был поражен тем, как она изменилась, и постичь всю глубину этой перемены дано было только ему. Нет, в ее волосах не сквозили серебряные нити, морщины не легли на лицо, но это впечатление общей хрупкости… словно силы ее иссякли; скулы, обтянутые белой кожей, виски, прочерченные четкими голубыми жилками. Он испугался и не знал, что с ней делать. Как страшный сон, отбросил он мысль о возможности ее потерять и, чтобы наверстать упущенное время, ни на миг не отходя от нее, невольно утомлял ее своей любовью: счастье отнимало у нее последние силы, все глубже и глубже увлекало ее в разверстую перед ней бездну. Вместо того чтобы утешить и поддержать ее, его присутствие действовало как лекарство, которое ненадолго укрепляет, создавая иллюзию возвратившейся силы и энергии, но в действительности делает пациента еще слабее, чем прежде.
Каждой каплей оставшейся у нее силы предавалась она радости видеть Джозефа рядом с собой. Он окружал ее такой любовью и преданностью, что она почувствовала себя окончательно изможденной: это лекарство было слишком сильным для нее, но она уже не могла без него обходиться. Джозеф оставался в Плине, ожидая экзамена в Плимуте, после чего надеялся принять командование новым кораблем, который должны были спустить на воду летом. Напряжение этих недель было больше, чем Джанет могла вынести, и, когда он отбыл в Плимут, чтобы предстать перед экзаменаторами, она в лихорадочном возбуждении ждала его возвращения. Дни до получения результата экзамена они провели в молчаливой агонии.
