– Не хотите ли зайти и подождать, сэр? Они придут, наверное, часов в десять. В гостиной так тепло и славно, там растоплен камин.
Джонни колебался. Даже здесь, стоя на пороге, он чувствовал, как его охватывают мир и покой этого дома, его доброта, его тепло.
– Может быть, я и зайду, Том, – медленно проговорил он.
Дворецкий проводил его в гостиную и, помешав огонь в камине и прибавив света в лампе, удалился.
Джонни подошел к креслу брата и сел. Напротив стояло кресло Кэтрин, там она сидела, прежде чем выйти из дома, – на обивке все еще сохранился отпечаток ее тела. На скамеечке возле камина лежала ее работа и книга, которую она читала. В уголке кресла виднелась крохотная игрушечная овечка. У нее на коленях, должно быть, сидела дочь, и она показывала ребенку эту игрушку, а Генри сидел, спокойно откинувшись, в том самом кресле, где теперь сидел Джонни, и любовался обеими. Потом, наверное, пришла няня и взяла девочку, чтобы уложить ее спать, а Кэтрин, пододвинувшись поближе к огню, взяла работу и стала разговаривать с Генри, расспрашивать его о том, как прошел день. Потом они отправились наверх, чтобы переодеться к обеду; Генри, наверное, ворчал, оттого что ему не хотелось переодеваться, однако в душе был доволен – он всегда охотно ходил в гости, если предоставлялась возможность.
На Кэтрин, наверное, было белое платье, такое же, как то, в котором она была в тот вечер в Клонмиэре, и прежде чем выйти из дома, она, наверное, заглянула в гостиную, чтобы проверить, убавлен ли в лампах огонь, и на месте ли каминный экран. Он словно видел ее: вот она стоит у двери, свет лампы мягко освещает ее волосы, на плечах у нее мантилья, и уходя, она оставит в комнате частичку себя, неуловимый аромат, благословенный покой своего присутствия, которое он ощущает и сейчас, сидя в кресле, ему не принадлежащем… Но что толку сидеть здесь, ведь он должен ехать, туда, на ту сторону воды, с тем чтобы долго не возвращаться – месяцы, а может быть, и годы. Что толку сидеть в этом доме, ведь это не его дом.
Он встал и оглядел комнату в последний раз. Тронул рукой фортепиано – оно принадлежит ей, вот клавиши, к которым прикасались ее пальцы. Джонни подошел к ее письменному столу, увидел, как там все аккуратно – стопки гладкой белой бумаги, красное перо. Ему захотелось взять с собой какую-нибудь ее вещь, и он схватил маленькую книжечку в кожаном переплете, лежавшую на столе. Это было Евангелие. Он положил книгу в карман и, выходя из холла, взял со стула, куда их положил Томас, свои пальто и шляпу. В холле никого не было. Томас вернулся к себе в кухню. В углу медленно тикали большие напольные часы. Было без пяти девять. Оставалось еще два часа до того времени, когда лоцман должен прибыть на пароход. Джонни снова открыл дверь и стоял, глядя на пустынную улицу. В Слейне были и другие места, где он может забыть эту ужасную каюту на «Принцессе Виктории», ярлыки на чемоданах «Капитан Джон Бродрик. Место назначения – Лондон», в которых было что-то неуловимо окончательное. Из-за угла потянуло ветерком, и дверь со стуком захлопнулась. Прощай, Слейн, прощай, родные края. Джонни засмеялся, снова вспомнив письмо тети Элизы, и, подняв воротник пальто и надвинув на глаза шляпу, зашагал по улице в сторону города.
* * *
Именно туда, в Ист-Гроув, явилась полиция два дня спустя. Они пришли в то время, когда Генри и Кэтрин завтракали, и инспектор попросил разрешения поговорить с мистером Бродриком наедине. Генри сразу же вышел в холл, оставив Кэтрин в гостиной.
– Вы, как я полагаю, сэр, являетесь родственником капитана Бродрика? – спросил инспектор.
– Я его брат, – ответил Генри. – Что-нибудь случилось?
Инспектор объяснил ему в двух словах, в чем дело. Генри тут же вышел из дома вместе с ним. Какие они были узкие, темные и неприглядные, эти улочки Слейна, по которым вел его инспектор, какие дешевые, кричащие занавески на окнах. В холле их встретила испуганная женщина.
– Я тут ни при чем, – начала она, увидев Генри, – в моем доме никогда не случалось ничего подобного, вам это известно, мистер Суинни. Вы не имеете права впутывать меня в это дело.
У нее был пронзительный визгливый голос. Инспектор велел ей замолчать. Он провел Генри наверх, в одну из спален второго этажа, и, вынув из кармана ключ, отпер дверь. В комнате царил беспорядок. В одном углу валялись сапоги Джонни, в другом – его одежда. Посредине комнаты стояло несколько полупустых бутылок виски, аккуратно поставленных одна на другую, а на горлышке самой верхней красовалась женская шелковая подвязка красного цвета. Джонни лежал на кровати полуодетый. На его мертвом лице застыло выражение покоя, которого никогда не было при жизни. Мрачное угрюмое выражение исчезло без следа. Глаза были закрыты, словно во сне, а густые темные волосы взъерошены, словно у маленького мальчика.
В одной руке он сжимал пустую бутылку, в другой – Евангелие.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Генри (1858–1874)
1
В Клонмиэре снова была зима, и вершину Голодной Горы покрывала белая снежная шапка. Ярко сияло солнце, и в воздухе чувствовалась бодрящая свежесть, было ощущение легкости, словно печальная дождливая осень забыта навсегда, а ясные морозные дни возвещают приближение весны. Опавшие листья в парке высохли и сморщились от мороза. Голые деревья поднимали свои черные ветви к голубому небу; коротко подстриженная трава перед замком сверкала от инея. Отлив быстро гнал из залива воду, покрытую легкой зыбью, а дым из печных труб поднимался вертикально вверх наподобие колонн.
Кучер Тим подал карету к парадной двери и, спустившись с козел, ходил возле лошадей, притопывая ногами и дуя на замерзшие пальцы. Было воскресенье, и он должен был, как обычно, везти мистера и миссис Бродрик в церковь в Ардморе. Как приятно, думал Тим, ожидая своих господ, что в имении снова наступила нормальная жизнь, можно даже подумать, что по-прежнему жив старый джентльмен и что первый мистер Генри и мистер Джон и бедные мисс Барбара и Джейн никогда не умирали и все еще живут здесь, а не покоятся в своих могилах – некоторые, поди, уже лет тридцать. Прошедших с той поры лет вроде как и не было, и Тим, которому было уже под шестьдесят, частенько вспоминал о том, как служил младшим конюхом при старике Бэрде. Иногда он ловил себя на том, что путает настоящее поколение с предшествующим – он покачивал головой и уговаривал «мистера Генри», чтобы тот берегся от холода, а то неровен час, снова станет кашлять, путая его с дядюшкой, который умер тридцать лет назад.
Вот наконец и мистер Генри, его хозяин, одетый по-воскресному, для церкви – в одной руке цилиндр, в другой трость и перчатки – точь-в-точь как его дядюшка много лет тому назад. Да и ведет он себя точно так же, у него та же обаятельная улыбка, тот же смех, иной раз он даже дружески потреплет тебя по плечу. А в воскресенье непременно обойдет все имение да поговорит с приказчиком, как это делал старый джентльмен, когда был жив. И на шахты ездит каждое утро, и раз в неделю в Слейн – поистине вернулись старые порядки, привычная размеренная жизнь, которая радовала старого кучера после стольких лет безобразия и неразберихи.
