Окончив осмотр пожарища, Джон-Генри стоял на берегу залива у подножья замка и вдруг увидел стадо коров, которые щипали траву на обочинах подъездной аллеи, медленно продвигаясь по направлению к замку. При стаде находился пастух, молодой неповоротливый парень в шапке набекрень, который неторопливо шагал по аллее, жуя травинку. Коровам, видимо, нравилось новое пастбище, они обследовали соседние кусты, тыкаясь в них носами, а вожак, завидев воду залива, повел стадо к берегу, к садику из одичавших растений, некогда бывшему предметом гордости тетушек Джейн и Барбары, а оттуда и к самой воде, которую они принялись пить, поднимая время от времени морды, чтобы посмотреть на тот берег. Пастух наблюдал за ними, раздвигая своим посохом густую траву, но стараясь не смотреть на замок, словно из деликатности.
Джон-Генри спустился по откосу к стаду, и пастух, вынув травинку изо рта, поздоровался с ним, прикоснувшись пальцами к полям своей шапки.
Джон-Генри сразу же увидел, что лицо этого парня – он был, вероятно, одних с ним лет – ему знакомо, он, несомненно, видел его совсем недавно, не дальше чем на этой неделе, и его внезапно озарило, он понял, что этот пастух – точная копия человека, которого он видел в баре отеля в Слейне. Он коротко сказал «Добрый день», и оба они некоторое время стояли молча, глядя на пасущихся коров.
– Ты был здесь, когда горел дом? – спросил наконец Джон-Генри.
Парень отрицательно покачал головой, продолжая смотреть на стадо.
– Не был, – сказал он. – Я был дома, спал и ничего не знал, пока мать мне об этом не сказала. – Он помолчал, а потом добавил, словно что-то вспомнив: – Это не наши, у нас в Дунхейвене никто в этом не участвовал.
Джон-Генри закурил сигарету и некоторое время курил, ничего не говоря.
– Рад это слышать, – сказал он наконец. – Я не причинил им никакого зла. Твое лицо мне знакомо, вот только не могу вспомнить, кто ты.
– Юджин Донован, – сказал пастух. – Внук Пэта Донована, у которого была ферма на Голодной Горе, когда я был мальчишкой. Отца звали Джим Донован. Когда закрыли шахты, он уехал в Южную Африку.
– Верно, – сказал Джон-Генри. – Теперь я вспоминаю, ты взял на себя ферму, когда умер твой дедушка. А у тебя есть брат?
– Есть, его зовут Майкл. Ему не нравится работать на земле.
– А чем он занимается?
– Я давно его не видел. Он дружит с Пэтом О'Коннором и другими ребятами.
– А-а, понятно.
Выслушав это полупризнание, Джон-Генри понял, что больше ничего не добьется. Но теперь он мог восстановить всю историю от начала до конца, и перед ним вновь встало лицо Майкла Донована там, в Слейне. Он, вероятно, отправился прямо из отеля к своим дружкам и сообщил им, что Джон-Генри Бродрик из Клонмиэра угощает в баре врагов своей страны, ставит им выпивку и, следовательно, является изменником и предателем. Поэтому той же ночью они явились в Клонмиэр и сожгли его дом. Ни сам Майкл, ни вообще кто-либо из Донованов в поджоге не участвовали, считалось, что святые такое не одобряют и, следовательно, это принесло бы им несчастье. Джон-Генри это прекрасно знал, так же как и пастух Юджин Донован, однако ни тот, ни другой не сказали ни слова. Правосудие свершилось, и говорить больше было не о чем.
Как странно, думал Джон-Генри, что его семья на протяжении вот уже нескольких поколений печется о развитии и процветании страны, в то время как страна в их попечениях вовсе не нуждается, но Бродрики никак не желают это понять. Почти двести лет тому назад Морти Донован убил Джона Бродрика выстрелом в спину за то, что тот пошел наперекор обычаям его сородичей. Долг, закон, дисциплина, послушание – вот какие понятия он пытался навязать контрабандистам из Дунхейвена, а они не желали им подчиняться. Все, что осталось от Джона Бродрика, это могильный камень на забытом кладбище, да еще его кровь, которая, согласно легенде, всплывает в иные годы со дна залива. А между тем местные люди продолжают заниматься контрабандой, крадут у помещиков скот, ловят рыбу в заповедных водах, и первый Джон Бродрик мог бы прожить еще много лет и дожил бы до глубокой старости, если бы у него хватило ума понять, что покорить народ ему не удастся и что земля принадлежит не ему, а именно народу, это их земля. Медный Джон построил шахты, и вот они лежат в руинах на склоне горы, поросшие вереском, дроком и лишайниками, – печальные останки промышленности, никому здесь не нужной. Проезжая по дороге от Мэнди к Дунхейвену, Джон-Генри видел трубы, торчащие среди гранитных скал словно могильные памятники-обелиски, и теперь он знал, что, когда кончится гражданская война, туристы будут смотреть на развалины Клонмиэра так же, как в дни его детства они смотрели на заброшенную шахту. Клонмиэр останется всего-навсего реликвией, свидетельством краха несостоятельного предприятия, и со временем сравняется с землей, вернется в ту землю, из которой возник.
– А что же ты? – спросил Джон-Генри у пастуха. – Тебе не хочется присоединиться к брату и сражаться за родную землю?
Юджин улыбнулся, не выпуская изо рта травинку, и указал своим посохом на коров, которые покинули водопой и паслись теперь под окнами Клонмиэра.
– Видите этих коров? – спросил он. – Всю мою жизнь, с тех пор как я был сопливым мальчишкой, мне хотелось пасти коров вот на этом самом месте. Пустые мечты, как вы понимаете, но я постоянно об этом думал. И когда вспыхнул пожар, и замок был разрушен, я сказал себе: «Вот теперь наконец, я могу пасти там коров». Но, Бог мне свидетель, участия я в этом не принимал.
– И больше тебе ничего не нужно? – с интересом спросил Джон-Генри.
Юджин Донован немного подумал и обернулся, посмотрев через плечо на замок.
– Там, кажется, во дворе есть конюшни, – сказал он, – они вроде не пострадали. Если выложить пару-другую фунтов, то можно сделать из них коровник. Там, на горе, трава гораздо хуже, чем здесь у вас.
Джон-Генри сунул руку в карман и достал бумажник. Там оставалось еще три фунта, остальное он проиграл в вист конопатому Тиму.
– Можешь взять себе конюшни, если они тебе нужны, – сказал он, – и здешнее пастбище, и эти три фунта, чтобы привести конюшни в порядок.
Юджин Донован взял протянутые ему деньги и тщательно их пересчитал.
– Вы щедро тратите деньги, – сказал он.
– Это единственное, что у меня осталось, – сказал Джон-Генри. – Я начинаю думать, что они-то и были причиной всех наших бед. У меня – деньги, у тебя – земля. Я бы предпочел, чтобы было наоборот, но выбора у меня нет.
– Вы – джентльмен, – сказал Юджин Донован. – Вы можете путешествовать, побывать в разных странах. Разве вы не можете построить себе дом, еще лучше этого, по ту сторону воды?
Джон-Генри ничего не ответил. Из серого облачка, закрывшего в эту минуту солнце, стал накрапывать дождик. Джон-Генри поднял воротник пальто и засунул руки в карманы. Юджин Донован надвинул на глаза свою шапку и свистнул дворняге, что помогала ему пасти стадо. Белый сноп солнечного света пробился на мгновение сквозь толщу облаков и заиграл на лике Голодной Горы.
