В этой части города все было как обычно; когда он свернул на улицу, где в маленькой квартирке жила его тетушка Лизет, и увидел ребенка, который катил обруч в саду напротив, казалось, было просто смешно думать о давешнем автомобиле, который занесло на тротуар на Куин-стрит, о пулеметной очереди и о той горечи, с которой молодой парень на тротуаре сказал: «Они убили Микки Фаррена…»
Он нажал на кнопку, возле которой стоял номер пять, и поднялся по лестнице в маленькую, заставленную мебелью гостиную, где тетушка Лизет проводила все свое время – она вязала крючком образцы кружев, которые потом продавались для слепых детей. Это странное хобби, которому она предавалась со страстью, имело, вероятно, истоком подсознательное чувство жалости, которое она испытывала, вспоминая о своем несчастливом детстве, когда нелюбимая и заброшенная хромая девочка росла при недоброй мачехе. Когда Джон-Генри вошел в комнату, она с приветливой улыбкой встала ему навстречу со своего кресла. Ее смуглое лицо имело желтоватый оттенок, а глаза под очками непрерывно моргали.
– Милый мой мальчик, – сказала она, и он снова с удовольствием отметил в ее ласковом голосе теплую певучесть, присущую женщинам Слейна и вообще юга, с которой говорила также его мать, и это всегда вызывало в нем драгоценные воспоминания о детстве, наполненном любовью.
– Твоя мама говорила мне, что ты ко мне зайдешь, но я ей не поверила, – сказала тетя Лизет, – ведь у молодого человека, когда он приезжает в отпуск, есть более интересные занятия, чем сидеть со старой теткой.
– Этот молодой человек думает иначе, – сказал Джон-Генри. – Он никак не может забыть мягкие лепешечки, которые всегда можно найти у вас в буфете.
Тетя Лизет улыбнулась и сняла очки. Теперь Джон-Генри увидел, какие у нее прекрасные ласковые глаза, точно такие же, как у тети Кити, и вспомнил о том, как славно все они жили в замке Эндрифф – тетя Кити, тетя Лизет и дядя Саймон, у них почти не было слуг, зато масса собак; а потом дети выросли и разъехались, тетя Кити умерла, а тетя Лизет продолжала жить в замке вдвоем с дядей Саймоном. Такое может случиться только в наших краях.
– А как поживает твоя мама? – спросила тетя Лизет.
– Очень хорошо, она довольна жизнью и просила поблагодарить вас за кружевную салфеточку, которую вы ей прислали. По-моему, она лежит у нее в столовой, как раз посередине обеденного стола. Мне поручено передать вам деньги. Мама не доверяет почте.
Он порылся в бумажнике и достал оттуда банкноту.
– Ах, напрасно она беспокоится, – сказала тетя Лизет. – Вполне можно было подождать, пока люди перестанут стрелять и снова будут вести себя по-человечески. Говорят, сегодня на улицах были стычки?
– Разбили несколько витрин, пока я шел к вам, но, по-моему, никто особенно не пострадал. Как по-вашему, что здесь происходит, тетя Лизет? Вы, мне кажется, можете судить беспристрастно.
Тетя Лизет дождалась, пока служанка внесла чай, а потом вышла, закрыв за собой дверь.
– Нужно соблюдать осторожность, – вполголоса сказала она. – Правда, Меги живет у меня уже три года, но ее брат сражается на стороне мятежников. «Я его не видела уже полгода, мисс», – сказала мне она и, конечно, солгала. У меня в последнее время стали исчезать сигареты, которые я держу для гостей. Куда они, интересно, деваются? Ясно, что Меги прячет их под передник, а потом, вечером, передает брату, с которым встречается где-нибудь на улице.
– Будьте осторожны, – сказал Джон-Генри. – Я пришлю солдат, чтобы они обыскали ваш дом.
– И они ничего не найдут, – сказала тетя Лизет. – Я подданная короля, и всегда хранила ему верность, как и все в нашей семье. Бродрики всегда держались в стороне от политики, если не считать твоего деда, который в пору своей молодости захотел стать членом парламента и выставил свою кандидатуру на выборах. Это было как раз перед тем, как родился твой отец.
Джон-Генри жевал хлеб с маслом и оглядывал комнату, заставленную мебелью из Эндриффа, Дэнмора, где раньше жила тетя Молли, и даже из Клонмиэра – сокровища, которые она собирала и хранила многие годы, и с которыми не хотела расставаться.
– Насколько мне известно, – сказал он, – ни один из Бродриков ничего порядочного не сделал, все они рано умирали или спивались.
Тетя Лизет нахмурилась, наливая ему еще чашку чая.
– Война и морская служба сделали из тебя циника, – сказала она. – И во всяком случае, это неправда. Бродрики всегда пользовались уважением в этих краях.
– Кто их уважал и за что? – спросил племянник.
Тетушка облокотилась о спинку кресла и сложила руки на коленях. У нее были длинные тонкие пальцы, и вообще это были руки молодой женщины, несмотря на ее пятьдесят лет.
– Прежде всего, они были землевладельцы, – сказала она. – С самого начала. Они исполняли свой долг по отношению к Богу и королю. Были добры к своим арендаторам, хотя и держали их в строгости. Клонмиэр всегда стоял на стороне закона и порядка. Люди смотрели на него как на символ власти, справедливой власти.
– Возможно, это и так, – сказал Джон-Генри, улыбаясь над своей чашкой, – а может быть, этим людям вообще не нужна никакая власть, так же как и Бог и король. Ты же видишь, во что это выливается сегодня. Тебе известен их девиз: «Мы, и никого кроме».
Тетя Лизет сердито поцокала языком.
– Все это глупости, – сказала она. – Они же не могут без нас существовать. И не говори мне, что ты им сочувствуешь, а то я больше не пущу тебя в дом. Тебе должно быть стыдно, ты ведь еще совсем недавно снял королевскую форму.
– Я и не говорил, что сочувствую им, – защищался Джон-Генри. – Мне совершенно безразличны как те, так и эти. Просто я имею несчастье видеть обе стороны вопроса.
– Тогда тебе нельзя жить в Дунхейвене, – сказала тетя Лизет, – а то ты совсем испортишься. Ведь если в дождливый день ты станешь уверять, что на небе ярко светит солнце, с тобой все согласятся, только чтобы доставить тебе удовольствие и избежать неприятностей.
– Разве это была бы не идеальная жизнь? – сказал Джон-Генри. – Если бы все поступали таким образом, не было бы никаких споров, люди не стали бы драться друг с другом без всякой причины.
Тетя Лизет подумала с минуту над тем, что он сказал, а потом снова покачала головой.
– Это было бы безнравственно, – торжественно заявила она.
Джон-Генри рассмеялся.
– Как бы то ни было, – сказал он, – дождь или солнце, нравственно или нет, я собираюсь через пару дней отправиться в Дунхейвен, а потом и в Клонмиэр. В последний раз я был там еще до войны, как раз перед тем, как умер дед. Там, верно, все пришло в запустение, хотя сторож и его жена, которые живут в доме привратника, вроде бы должны присматривать за усадьбой.
– Что же ты будешь делать, когда туда приедешь? – спросила тетя Лизет.
Джон-Генри улыбнулся и вытянул под столом ноги.
