— Если бы они пообещали нам военную помощь и хотя бы выразили свою поддержку во время высадки войск принца, воздействие на парламент было бы огромным, оно равнялось бы десяти хорошим дивизиям, — неясно слышался голос сэра Чарльза Треваньона.
— Ничего подобного, — возразил ему Ричард. — Французы ненавидят воевать на чужой территории. Только покажи лягушатнику английскую пику, и он тотчас ударится в бега. Перестаньте вы надеяться на французов. Они нам будут не нужны, если остров Силли и прибрежные форты станут нашими. Я имею в виду Маунт, Пенденнис… Банни, где мои записи со всей вражеской диспозицией? Так вот, джентльмены…
Это продолжалось до полуночи, до двух, трех часов ночи. Когда они уезжали и когда он ложился, я не знаю, потому что задолго до этого засыпала.
На Робина, который во время пятинедельной обороны Пенденниса делом доказал, чего стоит, были возложены большие обязанности. Казалось, эпизод со взрывом моста забыт. Или не забыт? Иногда, замечая, как глядит на брата Ричард, я начинала нервничать. Эти непонятные улыбочки, постукивание пером по подбородку…
— Где последние новости из Гельстона?
— Вот они, сэр.
— Мне хотелось бы, — сказал Ричард, — чтобы ты поехал в Пенрайс как мой приятель. Ты проведешь там ночи две, не больше. Мне нужно знать точное число людей, охраняющих дорогу между Гельстоном и Пенрином.
— Да, сэр.
Я видела, что Робин колеблется, а взор его устремился на двери в галерею, откуда неожиданно и звонко донесся смех Гартред. У него вспыхнуло, налилось кровью лицо, и все стало ясно.
После ужина Ричард распорядился:
— Придется нам, Робин, опять жечь ночную свечу — Питер привез зашифрованные послания из Пензанса. Ты у меня в этом деле мастер. Мне хватает на сон четырех часов, значит, и вам должно хватать.
Вокруг стола собрались Ричард, Робин, Питер и Банни. Дик стоял на страже у дверей, наблюдая за ними тоскливыми, злыми глазами. Амброс Манатон около камина изучал целые столбцы цифр.
— Знаешь, Амброс, твоя помощь нам сейчас не понадобится. Пойди на галерею к женщинам, поговори с ними о финансах.
И Амброс Манатон, улыбаясь, поклонился. Он покинул комнату с подчеркнуто уверенным видом, насвистывая что-то под нос.
— Ты задержишься допоздна? — спросила я. Ричард буркнул что-то в ответ и повернулся к Банни.
— Дай мне папку с бумагами.
Потом неожиданно посмотрел на Дика и грубо его одернул:
— Встань прямо. Не растекайся как лужа.
Дик заморгал и вцепился руками в края куртки. Потом он открыл дверь и помог мне выехать из комнаты; я попыталась ободрить его, улыбнувшись и погладив ему руку.
Конечно, в галерею я не поехала — не хотелось быть третьим лишним. Отправилась в свои покои, зная, что внизу будут гудеть еще часа четыре. Примерно час я лежала в постели с книгой, затем услыхала шуршанье шелковых юбок Гартред, идущей в свою комнату. Тишина. Потом выразительный скрип лестницы и тихий звук открывающейся двери. А внизу в столовой голоса слышались до полуночи.
Однажды вечером, когда заговорщики разошлись раньше обычного и Ричард зашел ко мне поговорить перед сном, я прямо сказала ему все, что думаю о Гартред. Он только посмеялся, сидя у окна и приводя в порядок ногти.
— Неужели ты стала такой щепетильной к сорока годам?
— К черту щепетильность! Ты понимаешь, что брат надеется на ней жениться? Он все время на это намекает и поговаривает, что Ланрест нужно перестроить.
—Значит, напрасны его надежды. Гартред никогда не выйдет за полковника, у которого ни гроша за душой. У нее другая дичь на примете, и я ее понимаю.
— Ты имеешь в виду дичь, на которую она охотится сейчас?
— Видимо, да, — ответил Ричард, пожимая плечами. — Амброс получил большое наследство от матери, которая в девичестве была Трефюсис. Это помимо того, что он унаследует, когда умрет отец. Гартред, если она не дура, не упустит его ни за что.
Как спокойно умеют Гренвили прибирать к рукам чужие состояния.
— Каков вклад Манатона в твое дело? Ричард покосился на меня и ухмыльнулся.
— Не суй свой курносый носик в мои дела, я сам с ними управлюсь. Одно скажу, без него мы не смогли бы оплатить нашу затею.
Так я и думала. — Если посмотреть на меня, как следует, я очень хитрый парень, — похвастался он.
— Стравливать одного твоего сподвижника с другим, это не хитрость. Я бы сказала, это нечестная игра.
— Скорее, военная хитрость.
— Нет, грязная политика.
— Разве имеет значение количество жертв, если маневр удался?
— Дело в том, что жертвы должны быть после маневра, а не до.
Ричард подошел и сел рядом со мной на кровать.
— Мне кажется, теперь, когда волосы мои почернели, ты любишь меня гораздо меньше.
— Черные волосы идут тебе, но, увы, не твоему характеру.
— Черные лисы не оставляют следов.
— Зато рыжие милее сердцу.
— Когда на карту поставлено будущее страны, нужно отбросить эмоции.
— Эмоции — да, но не честь.
Он взял мои руки и, улыбаясь, закинул их мне за голову, на подушку.
— Ты сопротивлялась сильнее, когда тебе было восемнадцать.
— Тогда ты умел тоньше подойти к женщине.
— На той проклятой яблоне нельзя было иначе.
Он положил мне голову на плечо и повернул к себе лицом.
— Я теперь умею ругаться по-итальянски так же, как и по-испански.
— А по-турецки?
— Одно-два слова, только самые необходимые.
Он устроился около меня поудобнее. Один глаз его был закрыт, а другой поглядывал с подушки довольно злорадно.
— Однажды в Неаполе я встретил женщину…
— С которой провел пару часов?
— Три, если быть точным.
— Расскажи эту историю Питеру, — зевнула я, — мне слушать неинтересно.
Он погладил мои волосы и снял одну из папильоток.
— Если бы ты накручивала на себя эти тряпочки днем, было бы лучше и тебе, и мне, — задумчиво сказал он. — Так о чем это я? Ах да, одна неаполитанка…
— Оставь ее в покое, и меня тоже.
— Я просто хотел пересказать тебе наш разговор при расставании. Она сказала тогда: «Что же, правдой оказалось то, что я слышала о мужчинах Корнуолла. Они замечательные борцы, и все». Я тогда ответил ей: «Синьорина, в Корнуолле ждет меня некая леди, которая сумела оценить во мне кое-какие другие качества».
Он потянулся, зевнул и, опершись на локоть, задул свечу.
— И вообще, южанки скучны, как разбавленное молоко. Не понимают они моих волчьих ухваток.
