Теперь, по словам Элис, в галерее, где обедали враги, больше не раздавались смех и болтовня; офицеры с мрачными лицами сновали туда и обратно через дверь, ведущую в столовую, которую лорд Робартс превратил в свой штаб, и очень часто когда под проливным дождем в Менабилли прибывал очередной гонец с еще одним приказом от графа Эссекса из Лоствитила или с вестью о новом поражении, до нас доносился громкий раздраженный голос их командира.
Продолжала ли Гартред рыскать по дому в поисках сокровищ — не знаю. Элис уверяла, что она не рискует выходить из своей комнаты. Приступ малярии у Джона так и не прошел, поэтому Джоанну я почти не видела, зато Мери заходила ко мне довольно часто; с каждым днем она выглядела все более измученной и осунувшейся: для нее было истинной трагедией смотреть, как разоряют ее гнездо. Почти три сотни овец было забито, а также тридцать мясных бычков и шестьдесят быков, оставленных на откорм. Солдаты увели с фермы весь тягловый скот — и волов, и лошадей, всего почти сорок голов; из восьмидесяти свиней осталось не больше дюжины, да и те не протянут до конца недели. Запас прошлогоднего зерна испарился в первые же дни после захвата поместья, а теперь они забрали и новый урожай, не оставив в полях ни единого колоса. Излишне говорить, что на ферме больше не было ни повозок, ни телег, ни хозяйственных орудий, а сараи, где хранилось топливо на зиму, стали так же девственно чисты, как и амбары. В действительности, по словам перепуганных до смерти слуг, ничего не осталось от огромного поместья, которое Джонатан Рэшли передал на руки моей сестре всего каких-нибудь полмесяца назад. Сады загублены, деревья повалены, скот забит и съеден. Чем бы ни закончилась война, мой зять так и так был разорен.
А ведь они не добрались пока до дома и его обитателей… Пища для нас постепенно становилась все большей проблемой. В середине дня мы собирались на основную трапезу, которую нам подавали в покоях Элис. Нас толпилось там что-то около двадцати человек, лишь Джона не было: он все еще лежал больной в спальне отца. Под рев и хныканье капризничавших малышей мы макали свой жалкий кусок затхлого хлеба в жиденький супчик, в котором изредка попадалось несколько разваренных бобов или кусочек капусты. Хотя детям пока еще давали молоко, но не больше двух чашек в день, и постепенно их бледные мордашки с глазами в пол-лица приняли какое-то изумленное выражение, игры потеряли прежнюю живость, и они то и дело зевали. У маленького Джонатана снова начался круп, что добавило забот Джоанне, которая и так не имела ни одной свободной минуты, выхаживая мужа. Элис пришлось тогда спуститься на кухню и попросить у занятых там солдат стеблей ревеня, которые они дали ей лишь потому, что ее мягкие манеры и добрый взгляд смягчили их сердца. Старики страдали от голода не меньше детей и так же плаксиво жаловались, не понимая, что эти испытания — неизбежное следствие войны. После обеда Ник Соул не отрывал глаз от своей пустой миски, а затем, бормоча себе под нос: «Позор. Какое безобразие!», обводил нас всех злобным взглядом, словно это кто-то из присутствующих был повинен в том, что произошло; хитрец Вилл Спарк, в присущей ему манере, садился рядом с ребятишками якобы поиграть, и когда Элис или нянька поворачивались к нему спиной, таскал у них кусочки хлеба. Женщины оказались не такими эгоистичными. Дебора, которую я считала во многих отношениях менее колоритной фигурой, чем ее брат, неожиданно проявила участливую заботу о тех, кто слабее, и, к моему удивлению, ни ее сочный бас, ни пробивающиеся усы ни капли не страшили благородных малышей.
Если бы не Матти, мне никогда бы в этой ситуации не прокормить Дика. Какими-то только ей известными способами — честными ли, бесчестными, я не решалась спросить — она свела дружбу с одним из солдат на кухне и наплела ему с три короба о своей бедной искалеченной госпоже, так что, тайком от всех, он давал ей лишнюю порцию супа, которую Матти относила ко мне в комнату, спрятав под фартуком. У него же она черпала новости и слухи — большинство из них не слишком радостные для его стороны, — и я уже начинала подумывать, не подкупить ли его, чтобы он дезертировал из армии.
В середине недели мы узнали, что Ричард захватил замок Рестормел около Лоствитила, а лорд Горинг, командовавший королевской кавалерией, удерживает мост и дорогу в Сент-Блейзи. Эссекс увяз на нашем полуострове, на кусочке земли в семь миль длиной и две шириной; ему приходилось кормить десятитысячную армию, а в это время королевские пушки в Полруане держали гавань Фой под прицелом, не подпуская к берегу ни один корабль. Долго это продолжаться не могло: или надо было посылать Эссексу подкрепление с востока, или же он сам должен был сделать попытку вырваться из кольца. И вот, день за днем, мы сидели со страхом в сердце и пустым желудком и смотрели на угрюмых солдат, сбившихся в кучки под дождем рядом со своими палатками, пока их командиры в доме отчаянно пытались прийти к какому-нибудь решению.
Минула еще одна неделя, наступило воскресение, и среди мятежников поползли слухи, что по ночам местные жители делают вылазки, нападая на их посты. Часовых находили задушенными, по утрам солдаты обнаруживали своих товарищей с перерезанным горлом, а другие, шатаясь, в ужасном виде — с отрубленными кистями рук и выколотыми глазами — брели со стороны дороги по направлению к главному штабу. Корнуолл поднимался…
Во вторник, двадцать седьмого, на обед нам не дали даже супа, лишь полдюжины буханок хлеба — это на двадцать человек! В среду мы получили один кувшин молока для детей вместо трех, и молоко, к тому же, было очень сильно разбавлено.
В четверг Элис, Джоанна, Мери, сестры Спарк и я поделили свой хлеб между детьми, а для себя заварили лишь травяной чай. Есть не хотелось. Голод исчез, стоило только нам увидеть, как малыши набросились на черствый хлеб, жадно запихивая его себе в рот, а затем повернули к нам голодные личики и попросили еще. И все это время юго-западный ветер безжалостно гнал по небу рваные облака, а в парке, не давая нам ни минуты покоя, надрывался горн, и звук его напоминал теперь вопль отчаяния.
19
В пятницу, тридцатого августа, я весь день пролежала в постели, глупо было в такое время собираться всем вместе, да у меня и сил на это не было. Я не могла выносить вида голодных детей, которые, плача, умоляют дать им хоть корочку хлеба. Матти заварила мне чашку чая, но и он не шел в горло. Голод сделал меня равнодушной к опасности, и я разрешила Дику выйти из укрытия и расположиться на матрасе рядом с моей кроватью, где он и сидел, обгладывая косточку, которую Матти где-то раздобыла для него. Его глаза выглядели громадными на бледном исхудалом личике, а черные кудряшки развились и потускнели. Мне показалось, что из-за худобы он стал еще больше походить на мать, и когда я время от времени бросала на него взгляд, мне чудилось, что это Мери Говард я кормила и укрывала все эти дни и что это она сидит там на матрасе и гложет косточку своими мелкими острыми зубками.
Матти тоже побледнела, глаза у нее запали. Куда делись ее крутые бедра и румяные, словно яблоки, щеки. Все, что ей удавалось достать на кухне у своего дружка — а теперь у мятежников и самих с едой было плохо, — она приносила Дику и детям.
Весь день я провела в дремоте, перескакивая из одного кошмарного сна в другой; Дик, свернувшись калачиком словно собачонка, устроился у меня в ногах, а Матти, примостившись у окна, не отводила глаз от тумана, который после дождя принялся заволакивать все внизу, пряча в молочных клубах палатки и лошадей.
