Святого отца встретила улыбающаяся сиделка.
— А мы уж боялись, вы не приедете, мистер Холлоуэй.
— С трудом вырвался, сестра. Пришлось, к всеобщему недовольству, прервать важную политическую встречу.
Нет нужды объяснять, что он был единственным гостем на обеде. Эти сиделки все принимают за чистую монету.
— Мистер Холлоуэй, мы собрали двадцать пять человек в большой палате, и я искренне рада, что вы можете уделить больным часок. Они совсем упали духом, а вы, уверена, приободрите несчастных.
Викарий зашел в палату, и в душу закрались сомнения. Примерно четверть увечных лежали пластом на кроватях, а остальные сидели в инвалидных креслах в окружении подушек.
Вперед выступил суетливый низенький врач.
— Как мило с вашей стороны, любезный викарий. Больные с нетерпением ждали вашего визита. Даже не представляете, — добавил он шепотом, — каким благом являются ваши беседы. Они вселяют в несчастных желание жить и облегчают нашу задачу. Нет слов, чтобы выразить благодарность. Ведь здесь много очень трудных пациентов, верно, сестра?
Он повернулся к сиделке, и та согласно кивнула. Викарий взял ее за руку.
— Знаю-знаю, какие тяготы вам приходится претерпевать, — шепнул он.
Врач и сиделка вышли, оставив преподобного отца наедине с инвалидами. Джеймс Холлоуэй сразу же вошел в роль утешителя, наделенного хорошим чувством юмора, и благодаря бодрому звучному голосу и личному обаянию вскоре завоевал внимание небольшой группы людей, обреченных до конца дней глазеть в потолок, лежа на спине.
— Пусть вас не смущает мой священный сан, возлюбленные чада, — обратился он к страждущим, сопровождая слова вошедшим в привычку заразительным смехом. — И мне довелось немало пережить в свое время и пообщаться с самыми разными людьми. Да благословит вас Господь, я испытываю те же чувства, что и вы, и понимаю все, что вы не решаетесь доверить врачу и сиделке.
Не представляете, какая для меня радость беседовать с вами сегодня. Напоминает старое доброе время во Франции. (Ах, Париж, Париж!) — Вскоре больные уже вовсю смеялись над рассказами святого отца, собранными со всех концов света.
Преподобный Джеймс всегда считал, что хороший здоровый юмор помогает вызвать интерес к обсуждаемой теме, и с чувством удовлетворения обнаружил, что даже анекдоты пятилетней давности здесь в новинку. Постепенно он перешел к делам сегодняшним и принялся обсуждать скачки, бокс, игру в крикет и даже вопросы политики с самыми серьезными из слушателей.
С политических дискуссий он легко переключился на беспомощность церкви в решении государственных вопросов, а затем подступил вплотную к проблемам религии, о которых, собственно, и намеревался изначально поговорить.
Слушатели этого ждали, ведь к ним в гости пришел проповедник. Выяснив его точку зрения на дела житейские, инвалиды с радостью готовились в полном молчании внимать пастору оставшиеся полчаса.
В тот день викарий превзошел себя в красноречии. Жизнь праведников, как никогда, казалась удивительным стечением благоприятных обстоятельств, и в сравнении с ней грешники влачили унылое и жалкое существование.
— Сегодня в мире множество замечательных возможностей, — вещал проповедник сочным убедительным голосом. — И у каждого имеется шанс исправиться, очистить свой разум от скверны и платить добром за добро. Но, наслаждаясь открывшимися перед нами благами, мы забываем об их Творце.
Лица слушателей залила краска стыда. Они не совсем понимали, куда клонит викарий, а тот сразу же почувствовал, что зашел в дебри, и не замедлил выбраться на более безопасную тропу.
— Да, мы забываем, — продолжил он, ослепительно улыбаясь, — что Господь пришел на грешную землю в человеческом обличье, как мы с вами. Как и мы, он испытал боль и невзгоды и, подобно нам, претерпел беды и гонение. Но мы не помним об этом и, неся свое тяжкое бремя, не взываем к тому, кто как никто другой способен его облегчить, понять нас и помочь. Ведь никто на свете не может сравниться человечностью с Христом. Ибо более тридцати лет он жил среди людей, был одним из них — нищий труженик, сын плотника. Что нам известно о его юношеских годах? Фактически ничего. Но несомненно, там были и радости и горести, которые выпадают на долю каждого. А тот период его жития, который мы знаем из Святого Евангелия (тут преподобный Джеймс понизил голос), полностью подтверждает, что он испытывал чувства, свойственные любому человеку.
Взять хотя бы его преклонение перед Девой Марией, любовь к Лазарю, дружбу с апостолами и сочувствие несчастной Магдалине. Не являются ли они свидетельствами несравненной человечности Христа?
Вспомните, как он разгневался во храме, не доверял фарисеям. Всё это дорогие нашему сердцу человеческие качества. И наконец, смертные муки на кресте. Разве не кричал он от боли, как обычный человек?
Викарий, сбившись с дыхания, замолчал. Слушатели явно находились под впечатлением от речи. Он в очередной раз вышел победителем.
Вдруг из дальнего конца палаты раздался голос, принадлежавший сердитому старику, который не принимал участия в беседе.
— А я-то думал, Христос — сын Божий, — изрек он.
В палате наступило неловкое молчание, и застигнутый врасплох викарий на мгновение растерялся.
— Верно, — мягко согласился он. — Сын Божий.
Однако было уже поздно. Колдовские чары развеялись, и преподобный Джеймс покинул палату, осознавая свое поражение.
Пробило шесть часов, и вскоре в кабинете появился дворецкий.
— Изволите принять мисс Уильямс, сэр? — осведомился он.
— Да-да, разумеется. Проводи ее ко мне. Мы договорились о встрече, да я забыл предупредить.
Викарий допил совершенно необходимую в данный момент порцию виски с содовой и поставил стакан на миниатюрный буфет, предназначенный именно для подобных целей.
В комнату зашла изящная брюнетка, и хотя выглядела Мэри Уильямс не лучшим образом, викарий тут же определил, что девушка очень хорошенькая.
— Присаживайтесь, — любезно предложил он.
Гостья молча села и ждала, что скажет священник. Джеймс Холлоуэй откашлялся. Ситуация начинала его заинтриговывать.
— Милое дитя, — ласково начал он, — хочу, чтобы вы видели во мне старшего брата, более опытного в житейских делах, который направляет все свои, к сожалению, весьма скромные силы на заботу о благополучии ближних, беря на себя часть их бремени. Однако я не только старший брат, но и священник, а стало быть, пекусь как о вашем духовном, так и мирском благополучии.
Он умолк, девушка тоже не произносила ни слова и лишь не сводила с него испуганного взгляда.
— А потому, — продолжил викарий, — хочу услышать вашу версию истории, которую поведал утром лорд Крэнли. Прошу, не утаивайте ни единой подробности, как бы ни было это неприятно.
Девушка вспыхнула и опустила глаза.
