Брюлей глянул на Дронго, и тот кивнул головой.
— Что вы хотите? — спросил комиссар. —
Изложите нам ваши требования.
— Отпустите моего повара, — попросил Экман, —
и моего привратника. Они честные люди и ничего не знают о моей настоящей жизни.
— Только за убийство ювелира Беллини вы получите
пожизненный срок в Италии, — безжалостно заметил Брюлей, — я не
думаю, что мы уполномочены торговаться с вами. Если ваши люди не виновны, их
все равно отпустят. Спускайтесь вниз, заканчивайте ваш трюк.
— Нет, — возразил Экман, — все так и должно
было случиться. Я много раз видел это во сне. Как вы входите в мою спальню, и
на этом все заканчивается. Но я почему-то полагал, что это случится в Лондоне.
Хотя какая разница?..
— Пусть вешается, — сказал офицер местной
полиции. — Если правда все, что мы о нем слышали, пусть лучше повесится. В
любой тюрьме у него будет жуткое существование, в этом он прав. Ему не дадут
умереть, но и не дадут жить.
— Тише, — одернул его Доул, — об этом
необязательно говорить.
— Выйдите все, — неожиданно попросил
убийца, — я хочу побеседовать с Дронго. Уходите, уходите все отсюда!
Брюлей переглянулся с Доулом и первым направился к выходу.
За ним потянулись остальные. Дронго остался стоять в нескольких метрах от
хозяина дома.
— Что вы хотите мне сказать? — спросил он.
Экман облизал губы.
— У нас было три встречи, — произнес он. — В
первой вы были охотником, а я жертвой, во второй — все наоборот, а вот теперь я
по-настоящему свободен. Вы не можете меня арестовать, а я не могу вас убить.
— Вы оставили меня только для того, чтобы сообщить мне
об этом? — поинтересовался Дронго.
— Нет. Я хочу закончить мой рассказ. Дело в том, что
мой отец никогда не любил мою мать. Она сама мне об этом много раз говорила. Их
брак был союзом двух людей, которые вынужденно мирились друг с другом. Поэтому
он уходил от нее, поэтому вел себя столь откровенно раскованно и нагло. Уже
много лет спустя я узнал, что у матери все эти годы был любовник. Можете себе
представить? При живом отце у нее был любовник. И как я после этого должен
относиться к женщинам? Может, мой отец умер, узнав об этом? Или постоянная
мысль о ее любовнике отравляла его существование?
Дронго, нахмурившись, смотрел на убийцу, возвышающегося над
ним. Ему не было его жаль. Слишком страшные и жестокие преступления совершал
этот мерзавец. А понять — означает простить. Простить его невозможно. Но понять
можно попытаться. Хотя не все дети, лишенные отцов, чьи матери имеют
любовников, вырастают психопатами. Или это не так? Может, остальные только
подавляют в себе эти инстинкты? Может, цивилизованными людьми мы считаем тех,
кто всего лишь умеет подавлять свои инстинкты, а более свободные этого просто
не делают?
— Кто я? — вдруг спросил убийца. — Только не
говорите, что я психопат. Иначе я не смог бы заработать столько денег и так
долго и успешно от вас прятаться. Если я маньяк, то почему убивал мужчин?
Почему задушил в Венеции несчастного Беллини, убил мужчин в Гавре и в Оденсе,
перед тем как расправился с их женщинами? Таких маньяков не бывает. Значит, я
действовал осознанно? Тогда я хочу спросить — для чего? Зачем я должен был
появиться на этот свет? Что я принес? Кому был нужен? Какова цель моего
появления на земле? Или цели нет, и случайный из десятков миллионов сперматозоидов,
попавший в яйцеклетку моей матери, стал причиной моего рождения? Но почему
именно мой, почему так странно? Может, в этом меньше всего моей вины? Если бы
отец прожил еще несколько лет, мы с ним могли бы стать друзьями. Я рассказывал
бы ему о моих встречах с девушками, а он делился бы со мной своим опытом. Если
бы он прожил еще несколько лет, может, я не стал бы таким, какой есть. И по
какому праву вы смеете меня судить? Кто вы такие? Тоже случайные гости на этой
земле, выигравшие в лотерею, — один сперматозоид на миллиард случаев.
Он поправил петлю на шее и взглянул на Дронго с какой-то
жалостью.
— Разве вы не понимаете, что само существование нашей
цивилизации тоже такое же редчайшее попадание? Один на миллиард. Во всей
Вселенной больше ничего нет. Ни одной населенной планеты, ни одного разумного
существа. Когда наше Солнце потухнет, Земля остынет и станет похожа на все
остальные давно умершие планеты. Об этом вам расскажет любой астроном. Тогда
зачем все эти высокие порывы, попытки изменить историю, наш героизм, наши
достижения, наша любовь и ненависть? Ничего нет. Ни бога, ни дьявола, ни
разума. Всепоглощающая энтропия, которая была миллиарды лет и будет.
Он замолчал, ожидая реакции Дронго.
— Любопытно, какая ваша часть говорит в данный
момент? — отреагировал тот. — Одна четвертая в виде вашей оболочки
или три четверти всего остального? Что вы хотите? Чтобы я попытался вас понять?
Или оправдать? Этого не будет никогда. Даже если вы абсолютно правы и мы всего
лишь случайные комбинации ДНК, а наша Земля всего лишь шутка энтропии,
позволившая зародиться разумной жизни на какой-то краткий миг. Пусть все так,
хотя не совсем так. Даже если бога нет, мы ведь все равно должны были бы его
выдумать. А теперь решайте. Либо вы сами разрушите цепочку ваших ДНК и оттолкнете
стул, либо слезете с него и позволите мне надеть на вас наручники. Ничего
хорошего в вашей жизни больше никогда не будет. — Он подумал, что говорит
непростые, даже жестокие слова. — Но вы получите шанс на понимание жизни в
другом аспекте. Возможно, через много лет даже решите, что жизнь настолько
бесценный дар, что за нее стоит бороться. Бороться изо всех сил. А может, вы
правы, — неожиданно закончил Дронго, — и все так печально, что только
появление таких, как вы, спасает нас от вселенской скуки. Решайте…
Он стоял и смотрел, как убийца колеблется. Больше не сказал
ни слова, только стоял и смотрел. Роберт Экман должен был сам принять решение —
самое главное в его жизни.
Эпилог
Дронго ожидал посадки на самолет в Цюрих. Повсюду привычно
сновали люди, царило обычное оживление, какое бывает во всех аэропортах. У него
был билет бизнес-класса, и он мог пройти в специальный салон для пассажиров
этой категории, но остался в общем зале и сидел, словно окаменев, ни на кого не
глядя.
Объявили посадку на самолет, вылетающий в Рим, и Дронго
вдруг очнулся. Достал телефон, набрал знакомый номер полицейского управления в
Риме. Ему сразу ответили.
— Добрый день, — поздоровался Дронго, — мне
нужна офицер Луиза Фелачи.
— Кто ее спрашивает?
Он помолчал. Ему не хотелось называть своего имени.
Наверняка в управлении и без того слишком много людей знали об их отношениях.
Но и не назваться было невозможно. Наконец выдавил:
— Ее нет?
— Кто ее спрашивает? — повторил дежурный офицер.
— Знакомый. — Дронго понимал, что так отвечать
нельзя, но других слов в этот момент у него не было.
