— Я догадываюсь, что вас интересует. Вы хотите узнать,
зачем я вам звонил? Почему посылал эти сообщения? С чего вообще затеял все эти
игры? — Дронго молча смотрел на него. — А зачем вам все это
знать? — спросил убийца. — Вы все равно уже никому ничего не
расскажете, потому что через несколько минут умрете. И, насколько мне известно,
вы такой же воинствующий атеист, как и я. В загробный мир вы не верите. Да его
и не может быть. Ни с точки зрения бога, ни с точки зрения наших философов. Или
вы считаете иначе?
Даже в таком положении Дронго не хотел врать. И не собирался
отказываться от своих принципов.
— Не считаю, — ответил он. — Насчет бога вы
правы. Он не стал бы создавать загробный мир, понимая, какими истерзанными,
несчастными, разбитыми, потерявшими веру, старыми и измученными мы попадали бы
в его рай или в ад. Поэтому, вероятно, решил не давать нам второго шанса, хотя
бы из жалости. Но пока я мыслю, я существую, если вы помните эту сентенцию. Да,
мне хочется знать — почему? Почему вам так нравится устраивать такие игры?
Его собеседник молчал. По его лицу пробежала тень, но он
молчал.
— Ладно, — сказал Дронго, — если не хотите,
можете не отвечать. Только не лгите. Я внимательно изучил вашу жизнь, и знаете,
к какому выводу пришел? Вы сознательно делали все, чтобы мы вас нашли. Или нет?
Вы несколько раз подставляли Хопкинса и даже позвонили ему в ту дождливую ночь,
понимая, в каком состоянии он находится. Вы спровоцировали его на аварию. Вам
уже не нужен был Хопкинс, который начал вас раздражать… — Он остановился и
посмотрел на сидящего перед ним убийцу, но тот по-прежнему молчал, ожидая
продолжения. — Вы хотели известности, вам нужна была популярность, —
продолжил Дронго. — С одной стороны, вы не мыслили своего существования
без этих встреч с несчастными жертвами, а с другой — вам уже стало недостаточно
одних таких ощущений. Даже Хопкинса вам уже было мало. Вы начали охоту на
заранее выбранных женщин, не стали убивать всех без разбора. Когда вы впервые
пригласили Хопкинса, у вас что-то не получилось. Подозреваю, что Хопкинс
сорвался, у него не выдержали нервы. И тогда вы убили вашу жертву, застрелив ее
из антикварного пистолета, который купили в Бостоне…
— Вы и это смогли узнать, — ровным голосом
констатировал убийца.
— И многое другое, — сообщил Дронго. — На
самом деле ваша игра закончилась. Когда вы передали ваше сообщение из Севильи,
вы воспользовались документами Баррета, который погиб в автомобильной
катастрофе. Подозреваю, что он был очень похож на вас. Вы даже открыли на его
имя кредитную карточку. Кстати, вы можете по-прежнему скрываться, но ваша
подпись нам уже известна. И найти вас опять будет не так уж сложно…
Дронго понимал, что говорит несвязно, перескакивая с темы на
тему, но сейчас это было неважно, потому что только такими разговорами он мог
хоть немного продлить себе жизнь. В одной из соседних комнат раздались женские
крики. Убийца поморщился, очевидно, они его раздражали.
— И наконец, самое важное, — заявил Дронго, —
вы не назвали мне вашего настоящего имени. И боюсь, не захотите назвать.
Поэтому лучше я спрошу вас о другом. Вы, конечно, помните ваше детство? Скажите
откровенно, что у вас было с отцом?
На этот раз сидящий перед ним мужчина не просто дернулся —
он прикрыл ладонью глаза и прошипел:
— Не нужно этого вспоминать. Не смейте устраивать здесь
ваши психологические фокусы.
— Это не фокусы. — Дронго попытался чуть
приподняться, и это ему удалось. Он вытянул ногу и прислонился спиной к
подушке. — В детстве вы пережили потрясение, связанное с вашим отцом. Ведь
так?
— Не ваше дело, — грубо буркнул убийца. — И
вообще, по какому праву вы меня спрашиваете? Почему я должен вам отвечать? Кто
вы такой?
— Что у вас было с отцом? — крикнул Дронго.
— Не кричите, — в свою очередь, закричал
убийца. — Не смейте на меня кричать!
— Что у вас было с отцом? — шепотом повторил
вопрос Дронго.
— Он умер, — неожиданно, также шепотом, сообщил
убийца, — он умер, когда мне было четырнадцать лет.
Дронго заметил, что лицо его собеседника вдруг превратилось
в восковую маску, глаза его начали мутнеть, а все тело как бы застыло.
— Отец умер, когда мне исполнилось четырнадцать, —
монотонным голосом повторил он, — а когда мне было только восемь, я первый
раз увидел его с женщиной. Отец толкнул ее на пол и грубо ею овладел. У меня на
глазах. Это была подруга моей матери, и я очень испугался. Потом долго
вспоминал об этом. А в одиннадцать лет я увидел отца с моей няней. Его секс был
грубым, диким, необузданным. Мне казалось, что все так и должно быть. Что так
бывает всегда. Я боялся этого чувства, боялся просыпающейся во мне
чувственности. Я не знал, что со мной происходит, когда почувствовал ночные
поллюции…
Дронго подумал, что на его месте, конечно же, должен бы быть
психиатр. Или профессор Мансини, теория которого, похоже, находила
подтверждение в рассказе убийцы.
— Мне исполнилось четырнадцать, когда отец повел меня к
женщинам, — продолжил он. — Ему казалось, что так будет лучше. Отец
считал, что я уже достаточно взрослый и обязан стать мужчиной. В тот день он
смеялся, пил вино и гордо говорил друзьям, что сделает меня мужчиной…
Дронго увидел, как задрожала рука убийцы.
— Мы приехали в публичный дом, там было шесть или пять
женщин. Я не помню точно. Мне не хотелось никого из них выбирать, я боялся их
запаха, их потных тел, их хищных движений. Но отец настаивал. Я не знал, как
мне быть, и указал на первую попавшуюся. Она повела меня в свою комнату. Откуда
я мог знать, что отец решил подглядывать, чтобы убедиться, что я все сделаю
правильно? Женщина начала меня раздевать, а я не мог даже пошевелиться. И
ничего не мог сделать, мне было очень плохо, меня била какая-то лихорадка. А
когда я оказался раздетым, меня внезапно стошнило. Потом еще раз и еще. Женщина
брезгливо отошла в сторону, а меня выворачивало. Я был абсолютно голый. И вдруг
впервые в жизни я испытал настоящий оргазм. Стало стыдно и страшно… — Он
судорожно вздохнул. — Потом ворвался отец, что-то кричал, размахивал
руками, ругался. Больше я ничего не помню. А через несколько дней отец умер.
Врачи сказали, что от обычного удара. Он был человеком тучным, много ел, много
пил. Но ему было только сорок четыре года. Вот такое роковое число. Ровно сорок
четыре года, как сейчас мне. Отец умер, так больше ничего и не сказав мне. А я
снова пытался пойти туда, куда он меня водил. Два раза ходил, и оба раза у меня
ничего не получилось. А на третий раз женщина, обозленная моими неудачами,
сказала мне что-то обидное. И тогда я ее ударил. Сильно, больно. Ударил изо
всех сил. И почувствовал, что мне хорошо, что начинает пробуждаться моя
чувственность. И еще я понял, что удовольствие можно получать по-разному.
Убийца снова замолчал. И молчал долго — целую минуту. Или
две. Время имеет удивительную особенность растягиваться или сжиматься. Было
слышно, как в ванной комнате из крана капает вода. Методичные удары капель.
