– Командир, – позвал Чингачгук. – Ты в порядке?
– А? В порядке, Витя, в порядке.
Иван снял трубку телефона. Позвал:
– Ахмед. – Ахмед молчал. – Ахмед, повторяю условия: если наши люди будут освобождены – ты получаешь жизнь. Если нет – ты умрешь. И умрешь смертью страшной, лютой… Думай. Времени осталось мало.
Через десять минут въехали на территорию фермы.
Здесь уже ждали Доктор и Пух. Доктор сразу спросил:
– Ну, как прошло?
– Нормально, Док.
– Раненые есть?
– Ни одной царапины, Док.
– Фу ты господи… А я волновался, – Доктор сел на ступеньку автозака и улыбнулся.
Пуху Иван сказал:
– Готовь аппарат, Гена.
– А все готово.
Иван снял трубку. Сказал:
– Ахмед, время вышло.
Ахмед молчал и дышал в трубку.
– Ну, ты сам выбрал… Давай, Пух.
Пух зажег горелку, отрегулировал пламя.
– Ноль семь пятьдесят три, – прошептал Ахмед в трубку.
…Щелкнули замки, и отворилась дверь автозака. Появился горбоносый Ахмед. Он был очень бледен, держался неуверенно.
– Оружие! – рявкнул Братишка. Ахмед вытащил пистолет из расстегнутой кобуры, положил на стальной пол.
– Толкни его ногой.
Ахмед толкнул пистолет ногой, ПМ упал на землю, звякнул.
– А теперь прыгай сам.
Ахмед выпрыгнул. Его сразу сбили с ног, прикрепили наручником к скобе-подножке. Братишка отобрал ключи от боксов, поднялся в фургон. А через несколько секунд в проеме появился Сашка Андреев – сын Германа Петровича Андреева. Он стоял и щурился на солнце…
* * *
Жарило солнце, и воздух был зноен. Катер неторопливо двигался по спокойной воде. На штурвале стоял Братишка; Робинзон и Грач сидели в кокпите. Иван свесил руку за борт, опустил в воду. Ладожская вода даже в середине июня была прохладной. Иван сидел и смотрел в безмятежное небо. Тарахтел двигатель, Братишка что-то напевал себе под нос… Грач окликнул:
– Саня!
– Что тебе, пернатый?
– Сань, а ты нам про пиво-то недорассказал…
– Хе-е, братишка! Теперь – беспонтово. Вот как снова окажемся в душегубке – дорасскажу.
Иван улыбнулся. Впервые за два последних месяца Иван был спокоен – сегодня он оплатил главный свой долг. Это вышло, как ему казалось сейчас, случайно, но теперь он с Петровичем расплатился. Навряд ли Герман Петрович ждал от Ивана какого-то возмещения. Петрович сознательно сделал свой выбор, и это не обсуждается. Но Судьба дала Ивану шанс, и он сумел его использовать – все по-честному. И теперь Иван стал спокоен. Грач и Братишка о чем-то разговаривали, но Иван не слушал. Он повернул лицо к солнцу и прикрыл глаза. И сразу увидел лицо Лизы. Глаза – серо-зеленые, всегда как будто слегка удивленные, и волосы цвета спелой пшеницы, и маленький белый шрам над левой бровью – Лиза получила его еще в детстве, когда упала с велосипеда. Он увидел лицо любимой женщины в деталях – сейчас оно было более реальным, чем на записи, которую привез Братишка… Губы Лизы шевельнулись и произнесли: люблю. Жду всегда… И Ивану сделалось необыкновенно хорошо…
– Ого! Похоже, это у нас горит.
…так хорошо, как не было уже очень давно – возможно, никогда…
– Иван! Спишь, что ли? У нас, говорю, похоже, горит. Иван открыл глаза, рывком сел. Братишка указывал рукой направление по курсу. Сначала Иван не увидел ничего, глупо спросил: что? – и вдруг разглядел черную струйку дыма впереди. Определить расстояние до источника дыма было невозможно. Да и утверждать уверенно, что это горит на острове, было нельзя, но…
– Добавь-ка оборотов, Саша, – сказал Иван Братишке. Братишка кивнул, двинул вперед сектор газа. Звук двигателя изменился, катер начал набирать ход. Грач нырнул в рубку, принес бинокль. Он оперся на крышу рубки, поднес бинокль к глазам. Через несколько секунд сказал:
– Да, это у нас.
– Что горит?
– Да разве поймешь? Видно только, что на северном мысу, над бухтой.
– Сколько до острова? – спросил Иван Братишку. Тот поколдовал с навигатором, сказал:
– Шесть километров. Дойдем за пятнадцать минут. Иван встал рядом с Грачом, тоже оперся на крышу рубки. Грач протянул ему бинокль, но Иван качнул головой… Катер шел к острову, разводя усы, оставляя за собой пенный след. С каждой минутой остров делался ближе. Грач сказал:
– Дым-то, кажись, стихает…
Действительно, столб дыма стал, как будто, потоньше и уже не был таким черным.
Иван попросил бинокль, поднес его к глазам… То, что он увидел, повергло в шок – на мысу догорал боевой беспилотный вертолет «Джедай». Раскаленный воздух над скалами дрожал, машина дымилась, и видно было плохо. Но характерный горбатый профиль «Джедая» нельзя было не узнать – «гестаповцы» любили хвастаться своим «летающим пулеметом», частенько показывали его по телевизору… Сквозь марево и дым Иван рассмотрел, что вертолет стоит криво, боком, а одна из его лопастей сломана.
– Ну что там? – крикнул, перекрывая звук мотора, Грач.
– Там горит «Джедай», – крикнул в ответ Робинзон. Если бы он сказал: там горит летающая тарелка, то эффект был бы меньшим.
Они вошли в бухту и подошли к причалу. Из воды торчал нос полузатопленного гидроцикла. Фактически он висел на швартовом конце. На воде расплывалось бензиновое пятно. А на причале сидел Зоран и курил сигару. Под мышкой серба висели неизменные «глоки», на коленях лежала «поливалка» Плохиша. На берегу сморщившейся тушей осела резиновая лодка, неподалеку от нее – человеческое тело. Иван смотрел на тело и пытался понять, кто это, но человек лежал лицом вниз. Наверху все еще дымился «Джедай».
Иван выскочил на причал, подошел к Зорану. Он дважды видел серба, но даже не знал, как его зовут. Иван подошел и спросил:
– Что здесь произошло?
Серб затоптал ногой недокуренную сигару, поднялся, опираясь на обрез, и бросил:
– Пошли за мной.
На причал выбрались Грач и Братишка. Братишка догнал Зорана, схватил за плечо. Серб стремительно развернулся, и все увидели, как изменилось его лицо. Еще минуту назад равнодушное, невыразительное, сейчас оно было искажено болью. Зоран сглотнул комок и сказал:
– Все разговоры – потом. Здесь все кончено… Все убиты. В любой момент здесь будет «гестапо».
Серб повернулся и пошел дальше. Трое мужчин двинулись за ним. Серб остановился. Повернулся и сказал:
– Один пусть останется снаружи для наблюдения – снова может прилететь «Скаут» или «Джедай». Остальные – за мной, нужно забрать хотя бы тела.
Иван посмотрел на Грача, Костя кивнул: понял.
