— Я говорю о мальчике, — раздраженно бросает он.
— А, — мычу из-под платка я.
— Надеюсь, я четко все объяснил? — спрашивает он.
Я прижимаю платок к носу и пытаюсь что-то сообразить. По идее, мой мозг сейчас должен бешено работать в поисках вариантов. Их, правда, у меня нет. Вообще. Мы сидим в пиццерии, небольшой, вполне уютной, и напротив меня неприятно улыбается отец моего ребенка. Так он, по крайней мере, представился. Вообще мы знакомы. Правда, я никогда не думал, что именно с этим своим приятелем Оксана спит, причем чуть ли не от сотворения мира. Уж по крайней мере, начала это делать еще до того, как познакомилась со мной. На нем — рубашка с коротким рукавом, и на левом бицепсе выбита какая-то оскаленная хрень.
— Войска особого назначения, — говорит он, поймав взгляд, — два года, бля, поэтому даже не думай.
Да я и не думаю. Кровь течет, потому что я чересчур разволновался, когда мы начали разговаривать. Ну еще бы. Довольно неожиданно, знаете, услышать, что твой ребенок — это не твой ребенок, и что его у тебя в ближайшее время заберут. Само собой, у меня поднялось давление и закапала кровища из носа. А он бросил мне платок, и гладит Матвея по голове, угощая того солеными палочками. Не трогай моего ребенка, твою мать, хочу сказать я, но он предостерегает: постукивает пальцем по выбитой на его левой руке оскаленной херне.
— Типа тигр? — бубню в платок я.
— Типа заткнись, — говорит он, — а это настоящий леопард.
— И какой в этом смысл? — пытаюсь я тянуть время.
— Быстрый, беспощадный, незаметный, — довольно чеканит он, — и я правда такой. Сам-то служил?
— Нет, — каюсь я.
— Понятно, — кривит губы он.
Да уж, настоящий мужик. Не то, бля, что я. Мне на минуту кажется, что Матвею и правда будет лучше с леопардом-на-левой-руке, чем со мной. Но только на минуту. Потому что если, бля, это его сын, а не мой, то почему Матвей так похож на меня?
— Да всякое бывает, — объясняет леопард-на-левой-руке, — говорят, когда долго живешь рядом с кем-то, становишься похож на него.
— Ага, — говорю я, — нам с Оксаной часто говорили, что мы похожи.
— Хрен тебе, — берет он удивленного Матвея на руки, и сажает на стул рядом с собой, — ничего общего у этой замечательной женщины, которая досталась тебе по недоразумению, с тобой не было. Я с детства говорил: если Оксанку кто обидит, будет иметь дело со мной!
— В смысле? — хлюпаю носом я. Кажется, уже прошло.
— В прямом, — говорит он, — слушай, ты что, тупой? Все время переспрашиваешь.
Я тщательно вычищаю остатки крови из носа и откладываю платок в сторону. Он презрительно отмахивается: не стоит, мол, возвращать.
— Можно вопрос? — смиренно спрашиваю я.
— Ну? — высокомерно смотрит он на меня.
— Если ты ее так любил, то какого хрена вы с ней не стали жить? Почему ты не сказал ей: давай, брось этого козла, меня то есть, и живи со мной. Кишка тонка?
— Заткнись, ты, — шипит он, и я вижу, что еще чуть-чуть, и он начнет драться, — урод! Тонка против кого? Да я бы забрал ее за час, да еще и тебя бы по стенке размазал!
— Ну и?
— Просто, — вздыхает он, — ты же сам знаешь, Оксана была клевой девчонкой, но чуть-чуть занудой. Встречаться с ней было самое то, а вот жить…
— Согласен, — говорю я.
Он улыбается, успокаивается, похоже, и просит принести коньяку. Отпивает чаю и объясняет:
— Пойми правильно, я не желаю тебе зла.
— Ну еще бы, — киваю я.
— Просто давай по-чесноку.
— Что?
— Вот ты тупой, бля! По-честному, говорю!
— Понял, извини.
— Так вот, если честно. Что ты можешь дать этому ребенку? У тебя нет постоянной работы. Да, ты лабаешь какие-то идиотские письма по интернету, астрологические прогнозы, что ли, ха-ха, и тебе даже чуть денег за это платят, но, во-первых, это не постоянная работа, а сдельная. То есть уверенности в завтрашнем дне у тебя нет, а во-вторых, в сравнении с моей зарплатой это ничто!
— Сколько же ты получаешь? — смиренно спрашиваю я.
— Две штуки евро, — выпрямляется он, — и хозяин на стройке говорит, что еще немного, и будет две с половиной. У меня есть вид на жительство. Я практически уже португалец. А ты, бля, никто.
— А я, бля, никто, — соглашаюсь я.
Матвей слезает со стула и становится у меня между колен. Я прижимаю его за плечи к себе.
— Типа трогательно, — говорит леопард-на-левой-мышце, — но давай продолжим говорить как разумные люди.
— Точно, — киваю я.
— В общем, у тебя нет будущего, у меня оно есть. Вдобавок, ты выпиваешь, — безжалостно продолжает он.
— Выпивал, — поправляю я.
— Какая разница? — пожимает он плечами. — Где гарантии, что ты не начнешь это делать снова?
— Гарантий нет, — подумав, говорю я.
— А я о чем, — подмигивает он. — В общем, ребенку по-любэ…
— Что?
— Бля, тупица! Ребенку по-любому будет лучше со мной, понял? Тем более, что он мой ребенок.
— Я буду бороться, ты понимаешь? Экспертиза, например.
— Да какие проблемы. Только она тебя разорит. Это раз. И ты реально можешь облажаться после ее результатов. Два. Отдай мне мальчика. Это мой сын.
Я признаю, что он смотрит на Матвея с любовью.
* * *
Приносят коньяк, и он ставит одну рюмку ближе ко мне. Матвей не выходит из окружения моих негнущихся уже конечностей. Я задумчиво дышу ему в макушку.
— Да ты не волнуйся, — говорит леопард-на-бицепсе, — выпей.
— Ага, — говорю я, беру коньяк и едва не отпиваю, но вовремя ставлю рюмку на стол.
— Догадливый, — смеется он.
— Где-то за углом, — улыбаюсь я, — члены попечительского совета с трубочкой для экспертизы?
— Что-то вроде, — улыбается он. — Нотариус.
Пожилой мужчина в костюме за столиком в углу приветливо машет рукой. Да они все сбрендили. Мы смеемся. Все, кроме Матвея.
— Я уже не боюсь, — вдруг говорю я.
— Молодец, — хвалит он, — мужик!
— Был бы ты на сто процентов уверен в том, что у тебя выгорит, — говорю я, — тебе бы этот фокус с бухлом не понадобился.
— Ну да, — улыбается он.
— Значит, ты не уверен, — уточняю я.
— Если честно, — признается он, — уверен, просто думал, что так будет быстрее.
— Это как, — спрашиваю я, сразу оговорившись, — прости за тупость?
