15. Ия-я-я-я — маленький ребенок.
16. Мама
[5]
— любая женщина в возрасте до 40 лет.
17. Мама-мама! — любая уходящая женщина в возрасте до 40 лет.
* * *
— Папа, се! — кричит он.
В смысле, дай денег. «Се» — деньги. Удивительно, всего год, а соображает. Я даю ему денег, и он ковыляет по песку к мороженщику. Наверное, не стоило бы позволять ему есть мороженое. Хотя, кто меня попрекнет-то? А малый и вправду крепкий. Что ж. Кто не утонул, того не пристрелят, со стыдом вспоминаю я и любуюсь Матвеем. Мальцу удалось невозможное: каким образом этот инопланетянин, ни хрена не понимавший и ловивший какой-то антенной в своей лысой башке — кстати, пора идти проверять родничок, нервно вспоминаю я, — непонятные мне сигналы, переродился. В самого настоящего человека. Маленького, но — человечка. Матвей. Он красив и бежит. Ему год. Год уже. Как-то все очень быстро прошло: мне говорили, что я этого не замечу, и, как обычно бывает, пошлые изречения и истины вроде «год пройдет — не заметишь», оказались правдой. Странно, почему все идиотские банальности оказываются в конце концов правдой? И если в них содержится весь многовековой опыт человечества, или как там пишут в газетах, то почему нельзя облечь этот опыт, так его, в какую-нибудь менее затертую словесную упаковку?
Матвей вырос удивительно красивым мальчиком.
— Все родители, — ласково щерясь, говорит мне знакомая из далекого прошлого, держа на руках толстую трехлетнюю девочку, — считают своих деток красивыми. Моя для меня, пусть и косоглазенькая, все равно самая красивая!
Я едва сдерживаюсь, чтобы не послать ее куда подальше, да еще и по голове не звездануть. С агрессией у меня в последнее время проблемы, поэтому отпуска я ждал как евреи — манной кашки, или молочного супчика, или чего им там насыпал с неба щедрый Иегова? Наверное, это из-за того, что правило «не бьем никогда» по отношению к Матвею действует и будет действовать вечно. А поскольку он выводит меня все же часто, выплеснуть это хочется в кого-нибудь другого. Например, в эту идиотку. Ведь есть за что. Матвей — говорю это абсолютно беспристрастно — красив. По любым меркам. Светловолосый, в деда, зеленоглазый, в мать, большеглазый, в меня. Кажется, в моей семье наконец-то появился красавчик. Обо мне так не скажешь: да, иногда я бываю смазлив, но вот чтобы красивым — нет. А этот — красавец, и тетки, выгуливающие детей в Долине Роз, где мы с Матвеем, кажется, прописались, говорят, хихикая:
— Главное, берегите ему писю! Такой красавчик растет!
С писей тоже все ок, ухмыляюсь я. Папа не подкачал. В общем, Матвей красивый не потому, что мне так хочется — я никогда не выдавал иллюзии за действительность, когда дело касается других, — а просто потому, что он красив. При этом удивительно похож на меня. Как Христос на Богородицу.
Я не жалею денег на врачей, жратву и вообще на него. Удивительно: раньше я был скуповат. Меня с самого начала предупредили, что дети на искусственном вскармливании могут жиреть, поэтому мы бегаем, прыгаем, не вылезаем из бассейна, катаемся на всем, у чего есть колеса, и ведем активный образ жизни. Матвей выглядит маленьким пузатым Аполлоном, но животик, как объяснили мне в поликлинике, торчит у всех детей.
— Папа, се! — кричит он и получает денег еще.
Я стараюсь не отказывать ему ни в чем, в то же время не балуя. Вообще, что поражает меня самого, я оказался неплохим педагогом. Исключая эпизод с ванной, когда я едва не утопил собственного ребенка, и с тех пор перестал напиваться, по крайней мере, при нем. Мальчик растет воспитанным, добрым и незлобивым. Иногда это меня пугает. Весь этот мир гребанный, здесь нужно уметь быть жестким. Но и превращать его в садиста тоже не хочется. К тому же, мальчик слишком красив, и это тоже внушает мне тревогу. Что ж, решаю я, вытянувшись на песке и приглядывая за ребенком, это проблема, и мне придется каким-либо образом ее решать. Не сейчас, позже. На меня падает тень, я поднимаю голову и вижу солнце, остановившееся аккурат в треугольнике между ляжками и под лобком девушки лет двадцати.
— Ваш малыш? — улыбается она и, подняв Матвея на руки, опускает его рядом со мной. — Смотрите внимательнее, он полез в море.
— Он умеет плавать, — говорю я, и это сущая правда. — Сам научил.
— Такой маленький?!
— Да, — хвастливо говорю я, — а вы, вы-то, наверное, плаваете как дельфин?
— Почему вы так решили? — удивляется она, присаживаясь, и я вижу, что сверху она худенькая, но волосы у нее длинные, до самой задницы, как у моей покойной жены.
— Да я не решил, — признаюсь, — просто захотелось познакомиться.
Она смотрит на меня с улыбкой. Матвей говорит:
— Го-го.
Дальше мы общаемся на четвереньках.
* * *
— Смешной ты, — говорит Ира.
— Ха-ха, — говорю я.
— Мне восемнадцать на самом деле, — говорит она. — Восемнадцать лет.
— Ого, — говорю я.
— А не двадцать, как ты подумал.
— О, — говорю я.
— Ну, ты же сказал, что мне, наверное, двадцать, вот я и подумала, надо тебе сказать, сколько мне.
— Да, — говорю я.
— Приехала на море с двумя подружками, — делится она. — Первый раз на море сами оказались.
— Круто, — говорю я.
— Раньше никогда сама на море не была, — говорит она. — Сначала маленькая с родителями, потом один раз с парнем.
— Ну-ну, — говорю я.
— Поехали в город у моря, у него там родственники. Они еще ему говорили: не обижай Ирочку, она хорошая.
— Не обидел?
— Тогда не-а. Потом. А на море было как в раю. Целый месяц.
— Угу, — говорю я.
— А вот осенью, это последний класс был, он меня бросил.
— Увы, — говорю я.
— Ну, я погоревала-погоревала, а потом был у меня еще один, тоже стар… взрослый, как ты. Двадцать пять лет!
— Ну и ну! — говорю я.
— Только и с ним было недолго. Я хотела ребенка, забеременела, а потом случился выкидыш. Ну, ему было все равно. И я подумала, тогда какого черта мы с ним типа встречаемся? На фиг все это!
— У-у-у, — говорю я.
