– Это само собой, – пожал плечами Корчинский, – но самое главное, это значит, что вы и правда сможете вместе ЖИТЬ. А это то, что не удается ни одной семейной паре нынче, старик. Они, семьи, перестали жить вместе. Они просто ночуют в одном углу, откуда разбегаются по утрам искать пропитание. Ну, если возникнет потребность, вечером они перепихнутся. О какой жизни тут может идти речь? Они сосуществуют. Вы же, ты, счастливая посредственность, и эта роскошная телка, Анна-Мария, вы живете. Понимаешь?
Анна-Мария запахнула воротник плаща, хотя, казалось, дальше некуда, и повернулась к нам. Только тогда я понял, что ей не холодно, а просто под плащом ничего нет. Она пошла в туалет, виляя бедрами. Я молча встал, напялил на голову фуражку Корчинского и пошел за ней. В туалете, как обычно в молдавских кинотеатрах, пахло дешевым мылом для рук. Анна-Мария была в четвертой от входа кабинке. Яростно дрочила себя, привалившись грудью к тонкой перегородке. Она даже плащ расстегнуть не успела, просто задрала его. Из-за каблуков, которые она носила не очень часто, задница у нее виляла особенно блядски. Это меня моментально завело. Я расстегнулся и засадил ей так, что она ударилась головой о перегородку.
– Эй, потише там, – зло сказали сбоку, – легче, да?!
Анна-Мария уставилась непонимающим взглядом в потолок и нарочито громко и порнографично ответила:
– А-а-а, глубже!!!
Соседняя дверь распахнулась, и оттуда выскочила телка с крашенными черным собранными в хвост волосами, темной косметикой, в розовой куртке и розовых же сапогах, в которые были заправлены обтянувшие ее тонкие ноги джинсы. Обычная молдавская копия потрепанной страницы из «Лизы» трехгодичной давности. Таких всегда полно в межсезонье в кишиневских супермаркетах, по которым они, капризно дуя подкрашенные губы, прогуливают подцепивших их на заработках турок или итальянцев. Ничего женского в ней, кроме дыры, не было. Да и была ли дыра?
Я сомневался.
Телка с недоумением, а потом злостью смотрела, как Анна-Мария, у которой ум за разум зашел, насаживалась на меня, – чтобы податься назад, ей приходилось высовывать из кабинки задницу, потому что я стоял у самой двери. Так мне хотелось. Мы смотрелись прекрасно, я знал: крепкий мужчина в хорошем костюме, со стильной фуражкой на голове и голый зад на полных ногах, подрагивающих на неудобных и высоких туфлях. Я размахнулся и влепил по заднице со всей силы рукой.
Анна-Мария застонала еще громче, а девка брезгливо скривила губы и развернулась к выходу. Я знал, что она не позовет охрану. Когда ее шаги за дверью затихали, я начал спускать и кончал так долго, что из Анны-Марии полилось. Я хотел застегнуться и молча выйти, но она схватила меня за бедра. А потом сказала:
– Я хочу, чтобы меня трахнул твой друг.
Несколько минут я стоял неподвижно. Анна-Мария, улыбаясь, села на унитаз и откинулась на бачок. Расстегнула плащ и стала гладить грудь.
– Анна-Мария, ты сломаешь бачок, – сказал я каким-то самому мне неприятным голосом, – здесь будет потоп.
– Здесь уже потоп, – сказала она. – Великий потоп…
– Ты хочешь, – переспросил я, – чтобы я позвал Корчинского. Чтобы он пришел сюда.
– Я хочу, – она полузакрыла глаза и стала трепать себя яростно, как испанский музыкант гитару на концерте, где мы недавно были, – чтобы ты позвал Корчинского. Чтобы он пришел сюда. Чтобы он трахнул меня.
Я пошел к умывальнику и открыл горячую воду. Потом высушил руки. Было тихо, очень тихо, поэтому дыхание Анны-Марии я слышал очень хорошо.
– Если хочешь, – сказала она, кончив, – приходи с ним.
Я вышел из туалета, где было тихо, в холл кинотеатра. Музыка играла очень громко. У рекламного щита с информацией о новом фильме стояла, брезгливо косясь на меня, давнишняя девица. К ней подошел мужчина лет пятидесяти – так я и знал, итальянец, – и что-то забормотал ей в ухо. Наверное, зовет в туалет, злорадно подумал я. Потом опять подумал о том, что весь кинотеатр уже, наверное, знает, что я трахнул Анну-Марию в туалете, и сейчас узнает, что Корчинский трахнет в туалете же ее же – Анну-Марию. С другой стороны, почему нет, подумал я и развеселился. За столиком в углу ресторана раскуривал сигару Корчинский. Я не спеша подошел к нему и уселся напротив.
– Хочешь вина? – спросил меня Корчинский.
– Нет, – сказал я, прикуривая, – в данный момент я хочу передать, чего хочет она. А она хочет, чтобы я позвал в женский туалет Корчинского. Чтобы он пришел туда. Чтобы он трахнул ее.
– Вот как? – как будто не удивился он.
– Да, – сказал я и, чтобы не быть жалким, стал великолепным. – А еще она сказала, что и я могу к вам присоединиться.
– Я бы и с радостью… – сказал Корчинский и повторил: – С радостью… Но, понимаешь… Не сегодня. Нет.
– Ты что, голубой?
– С ума сошел?! Нет. Но не сегодня.
– Ты твердо решил?
– Да, – отрезал человек в форме.
– Другого шанса не будет, Корчинский, – сказал я, – но я рад, если честно.
– Я понимаю. Но сегодня не могу.
Я положил на стол сигареты, надел фуражку и снова пошел в туалет. Это становилось смешно. Анна-Мария сидела на унитазе, как сумасшедшая и прекрасная гимнастка на безумном козле. Белоснежном безумном козле. Я люблю тебя, Анна-Мария, подумал я, и сказал:
– Он говорит, нет.
– Он что, голубой?
– С ума сошла? Он говорит, нет, не сегодня. А вообще ты ему очень нравишься.
– Какая разница, – она вытерла руку о плащ, – он что, не понимает, что другого шанса не будет?
– Он понимает. Но сегодня не может.
Анна-Мария медленно села и стала застегиваться. Завязала пояс, одернула полы, застегнула воротник. Пошатываясь, встала и вытерла между ногами бумагой.
– Я бы ему не дала, – сказала она, – я бы у него отсосала просто.
Я молчал.
– Я сначала думала, что дам ему себя трахнуть, – сказала она, – а потом, когда тебя не было и ждала его, то поняла – нет. В рот возьму, а трахаться не стану.
Я молчал.
– Ты постоянно что-то несешь, Лоринков, у тебя рот не закрывается просто, а вот когда нужно говорить, становишься будто немой. О Господи!
Я молчал.
– Твой член идеален для меня, – сказала она. – Я больше ни с кем трахаться не хочу. Засовывать в себя ничего, кроме твоего, не хочу. Я не знаю, что это, но, возможно, это любовь. Понимаешь?
Я сказал:
– Гм.
28
Очень быстро мы нашли ритм своей жизни. Просыпались поздно и подолгу валялись: она в кровати, я на полу. Готовил я, но иногда к плите могла встать Анна-Мария, и тогда у нас на столе появлялись шедевры. Она отлично готовила, но на фигуре ее это не сказывалось: она по-прежнему выглядела практикующей гимнасткой. Хотя спорт вот уже 10 лет как оставила. Как-то Анна-Мария заползла на меня утром и уселась на шпагат. И стала сжиматься. Не шевельнулась ни разу, но минут через десять мы оба кончили. А потом Анна-Мария, так же молча, как и спустилась, поползла на диван, досыпать.
