— Олимп…
— Место для богов и избранных! Причем благочестивое поведение при жизни посмертное место на Олимпе древнему греку вовсе не гарантировало!
— Интересно…
— Таким образом, Италия это не рай и не ад для местных крестьян. Это просто сказочная земля, где по рекам текут медовые островки, покачиваясь на волнах молока, а над всем этим свисают утесы из брынзы. Забавно.
— Немножко да…
Октавиан подбросил хвороста в костер, и, отвернувшись, спросил трещавшие в ночи редкие искры:
— Могу я задать тебе очень личный вопрос?
— Задавай, — тихо ответила девушка. — Если личный…
Октавиан собрался с духом и выпалил:
— Скажи, почему ты мучаешь меня? Я ведь без ума от тебя, жить не могу, спать не могу, дышать. Ничего не прошу, скажи только, что я тебе просто по нраву. Мне и этого будет довольно, я с этим всю жизнь проживу, как с перчаткой Прекрасной Дамы…
Елена молчала, и молодой филолог понял, что фишка, на которую он все поставил, оказалась проигрышной. Порыв его, казавшийся Октавиану смелым и отчаянно трогательным, девушку лишь напугал и отвратил. Что ж, подумал студент, ждать еще несколько лет все равно бы не смог… Не решаясь повернуться к Елене, чтобы не сгореть под ее насмешливым взглядом, он потер руки и с нарочитым весельем выдохнул:
— Ну, что ж, пора по палаткам, а то упустим завтра целый сборник сказок.
Девушка промолчала, а потом тихо сказала:
— Ахрррр-а-ххр…
Октавиан, не веря себя, развернулся. Елена и вправду спала, похрапывая. Дрожащими от обиды пальцами парень застегнул ворот рубахи и ушел к себе в палатку. Елена полежала еще минут двадцать для надежности. Единственный эффективный способ уйти от разговора, знала она, это — уйти от разговора. Девушка тихонько приоткрыла глаз и, на всякий случай, еще раз сказала:
— Ахрррр-а-ххр.
* * *
— Запоминай, сынок, что люди говорят про Италию, — диктовал крестьянин полюбившемуся ему Октавиану, который очень уж смахивал на внука старика. — Жила как-то в наших краях молодая и красивая девушка по имени ПерсИка.
— Персик? — уточнил студент.
— Персика, — укоризненно поправил дед, — это же она, а не он. Записал? Ну, слушай дальше. Жила она себе, не тужила, потому что мать у нее и отец были из состоятельных. В смысле, из красной голытьбы, которой Советская власть дала все. Поэтому они были в руководстве колхоза, и дочь их за шестнадцать лет пальца о палец не ударила, а воду в дом если и носила, то в волосах поутру росу…
— О! — оценил выверт дедовской речи Октавиан. — Еще раз, чтобы записать точно.
— А воду в дом если и носила, то в волосах поутру росу, — с удовольствием повторил дед, вычитавший это выражение в литературном журнале «Кодру», подшивка которого за 1967 год валялась у него в чулане. — А фамилия ее была Цереску.
— Как-как? — не поверил своему счастью студент. — Церера?
— Какая такая Церара? — рассердился дед. — Цереску она была! Понял?
— Так точно, — затараторил студент, — простите, записываю.
— И, значит, — повествовал крестьянин, — когда Советы ушли, стало село жить бедно, и потянулись постепенно люди в Италию. Почти половина села уехала! Собралась было в Италию и наша Персика, да мать, старшая Цереску, ее не пустила.
— Боялась?
— А как же! Из Италии ить из этой никто еще не возвращался. И вот, плачет Персика Цереску год, плачет другой, потому что и женихов в селе не осталось, ведь кто не в Италии пашет, те спились, а кто спился, тому бочка с вином невеста!
Посопев, дед с гордостью подумал, что «бочка с вином невеста» его собственное изобретение. Студент, затаив дыхание, глядел на крестьянина. Октавиан думал, что тот размышляет о Персике Цереску.
— И вот, как-то раз приехал в наши края представитель агентства туристического, — продолжил крестьянин, — которое вывозит наших людей в Италию. По-моему, фирма эта до сих пор работает. А фамилия этого господина была Плутонеску.
— Плутон! — хлопнул себя по ноге Октавиан. — Совершеннейший Плутон!
— Плутонеску, — сердито поправил крестьянин, — ты слушать-то будешь? А раз так, слушай. Ну, этот товарищ посмотрел на Персику Цереску и влюбился в нее по самое не могу. И стал родителям ее предлагать — отпустите, мол, дочь со мной в Италию, я ее туда горничной устрою, будет по тыще евро в месяц получать!
— Ого, — грустно сказал Октавиан, вспомнив Елену и свою повышенную стипендию в 70 леев
[11]
. — Неплохо…
— И он, понимаешь, так сладко вел свои речи, — не обращал внимания на собеседника дед, которого понесло, — что мать девушки почти было согласилась на эти уговоры! Но отец-то оказался против! И не пустил Персику в Италию.
— Все? — спросил Октавиан. — Закончена история?
— Нет, конечно, — махнул рукой дед, — куда уж. Плутонеску-то этот взял, да и подбил Персику сбежать с собой из отчего дома. Она, конечно, за ним…
Октавиан, уже выстроивший в уме свою блестящую теорию, за которую ему судьба должна была вручить Нобелевскую премию и руку Елены Сырбу, встал и потянулся. Он ликовал.
— Сказать вам, дедушка, что дальше-то было в этом мифе? — спросил он, торжествуя.
— В каком мифе? — не понял дед. — Это все чистая правда как есть.
— А, ну да, ну да, — покивал Октавиан, — но все-таки, рассказать?
— Ну? — удивился дед. — Если знаешь, чего записывал? Если слышал-то…
— Не слышал, — пояснил Октавиан, — но знаю. Цереску эта ваша, которую Персика звали, из дому сбежала с Плутонеску, так? Ехали они в Италию долго, преодолевая множество препятствий, и все это время за ними гнались родители девушки. Так?
Дед широко раскрыл глаза и глядел на парня с изумлением. Тот, довольный эффектом, продолжал.
— И вот, когда родители Персики уже видели беглеца с беглянкой и вот-вот собирались схватить дочь за подол платья, Плутонеску с Персикой пересекли символическую черту ада, — пардон, назовем ее государственной границей Италии, — и стали для родителей недосягаемы. Так? Мать, погоревав, обратилась к высшему божеству, то есть, простите, дедушка, в консульство Италии в Бухаресте с требованием вернуть дочь. А та-то в Италии замуж вышла за старика, которому дом убирала, и возвращаться не хотела! Ну, те, в консульстве, подумали, да и порешили сделать так, чтобы всех удовлетворить…
— Это как? — спросил дед.
— А отпускать Персику из Италии на полгода, — расхохотался совершенно счастливый Октавиан, — весной и летом. А зимой и осенью чтобы она возвращалась в Италию. Так?!
Притихший дед испуганно поглядел на Октавиана и на всякий случай пересел от студента подальше.
