оттаял. Присел на корточки, и стал слушать. А профессор Дабижа объяснял, — как он
сам выразился, — сложившуюся ситуацию. В Греции, говорил он, эпохи Гомера люди
понимали, что любовь, — это взаимное притяжение двух душ.
— И все! — поднимал палец профессор.
Только две души. А уж в какой оболочке они существуют в этом бренном мире,
неважно. Потому союз мужчины с мужчиной, женщины с женщиной, в Древней
Греции предосудительным не являлся. Более того. Мужчина с мальчиком, женщина — с
маленькой девочкой, мальчик с козочкой, мужчина со скульптурой…
— Ну, и, конечно, — закончил список Дабижа, скептически пожав плечами, -
мужчина с женщиной.
Ион слушал внимательно, и лицо его пылало. Ира, скромно склонив голову,
пощипывала траву под оградой, проволока на которой кое-где была размотана,
любителями покормить животных с рук.
— Греки понимали, — благовествовал профессор-антрополог, — что любовь есть
высшее притяжение. Да, плотским совокуплением единение душ постигается, но оно
не суть важно. Поэтому возлюбите того, кого вы любите, отбросив ложный стыд, мой
мальчик.
С тех пор профессор Дабижа и работник зоопарка Ион Галустяну не то, чтобы
сдружились, но довольно часто общались. И как-то даже парень привел своего мудрого
друга в восторг, дав новое определение любви. Любовно поглаживая челку Иры, Ион,
мечтательно глядя в небо, сказал:
— Любовь это как жизнь. Любовь это зебра. Чередование черных и белых полос.
После чего, подумав, уточнил:
— Чередование черных и белых полос на самой восхитительной в мире заднице.
Профессор про себя подумал, что Ион духовно очень вырос. И порадовался за парня,
но внучку, на всякий случай, в зоопарк приводить перестал. А страсть Иона стала так
велика, что ломала купол неба, который трещал и осыпался голубым стеклом на
асфальт рядом с багряными остатками сердца Иона. У вольера с зеброй Ирой он
проводил почти все свободное время, да и рабочее тоже.
— Я хочу тебя, — сказал он как-то Ире, — хочу так, что изнемогаю, и от томления
моего ноги слабеют. Только твое тело меня вылечит, любовь моя.
После чего, оглянувшись, взял морду зебры в руки и поцеловал ее в губы. К счастью,
Ира куснуть его не успела: и о поцелуе у Иона остались самые лучшие воспоминания.
Губы у Иры были мягкие, как ладонь матери, и окончательно свели парня с ума. Ион
после работы не положил ключи, как обычно, в будку сторожа, а спрятал в карман. И
вернулся в зоопарк вечером. У охранников это подозрений не вызвало: о том, что
работники зоопарка народ ретивый, и служат не за деньги, а из любви к животным,
знали все. Потому Ион, улыбнувшись знакомому сторожу, кивнул и стал спускаться к
вольеру Иры. Он думал, что, оказывается, два года любви сердце его пощадили: Ион
обнаружил, что оно есть, и колотится, как сорока, залетевшая в крытый вольер орлов.
Правда, у самого вольера Иры сердце и вправду остановилось. Навсегда. Ион увидел,
как на вытоптанной земле резвятся две зебры.
— Откуда… — прохрипел, а может, прошипел, Ион, — это…
— Радость, старик. Молодого самца купили, — радостно хлопнул его по спине
молодой ученый из секции млекопитающих, — жеребят, может, выведем! Два часа
назад из аэропорта красавца привезли!
Оба они знали, что зебры в зоопарках потомство дают крайне редко. Но ученый,
довольно улыбаясь, и гнусно подмигивая, сказал, что зебры вот уже три часа над этим
вопросом трудятся. Сейчас вот передышку небольшую взяли…
Ученый, напевая под нос, пошел к озеру, ловить рыбу для пеликанов. Ион стоял у
вольера еще два часа. А потом заплакал, последний раз взглянул в глаза Иры,
встряхнувшей головой, и кивнул сам себе. Потом повернулся и пошел вверх, часто
оглядываясь. Один раз, когда Ира всхрапнула, он едва было не побежал обратно, но
увидел, что она ластится к самцу, и тяжело вздохнул. Ясно было, что Ира о нем уже и
не вспоминает.
На следующий день Ион Галустяну перешел в секцию пресмыкающихся.
Искушение
Святой Антоний легко устоял против искушения, которым его испытал сам князь тьмы,
проклятый Сатана.
Разумеется, мы говорим о святом Антонии Иеронима Босха.
А вот святой Антоний Паоло Веронезе поддался искушениям Сатаны буквально в
первую же минуту. Разумеется, художник Веронезе этого не изобразил. Он же жил в 16
веке. Вы только представьте себе, чтобы в то время художник нарисовал картину
"Святой Антоний, поддавшийся искушению". Его, — да не Антония, а художника! -
моментально бы потащили в инквизицию. Нет-нет, не надо о просвещенных папах
Возрождения, ладно? Просвещенными развратниками они были в пределах своего
дворца. И забывать об этом было бы так же нелепо, как заговорить на улице с
проституткой, которую вам вчера привозили на заказ. Она просто отвернется и сделает
вид, что вы незнакомы. Папы были хуже проституток, разумеется, в этом плане. О чем
это я? Ах, да, Веронезе.
Итак, картина Паоло Вернезе "Искушение святого Антония". Которую на самом деле
надо бы назвать "Святой Антоний за несколько мгновений до того, как сдаться перед
искушением" Он и в самом деле вот-вот сдастся. Никаких сомнений лицо святого нам
в этом не оставляет. Картина Веронезе изображает Антония в виде добрейшей души, -
по виду, конечно, — старика Антония с широкой бородой, чуть растрепанной. И над
которым, — я все об Антонии, — вьется искушение. Причем изображено оно не в виде
роя мух, — что было бы и в самом деле куда омерзительнее, и правдоподобнее, потому
что зло, вопреки заверениям церковников, редко рядится в красивые одежды, — а как
прекрасная молодая пара.
Над святым Антонием склонились юноша и девушка.
Мускулистый, черноволосый, бородатый, — но это ухоженная бородка, а не веник
