Мы все хохочем. От нашего хохота с той стороны окна, с подоконника, взлетает голубь, до тех пор апатично игравший с крошками. Возьмет в пасть, подбросит, поглядит, снова поднимет, подбросит… Ржет даже Снуппи, хотя у него обычно получается отпускать свои специфические шуточки, не подавая виду. Хихикает и Микки, и я с наслаждением думаю, что мы помогли парню, помогли, хоть чем-то помогли.
– Спасибо, друзья, – говорит Микки, – можно я вас так буду называть?
– Конечно, друг, – хором отвечаем мы со Снуппи, и я вдруг думаю, что у сотрудников парка аттракционов просто рефлекс говорить хором. – Да, дружище.
– Спасибо, друзья, – повторяет он, – вы мне помогли. Правда, очень помогли. Енот, дружище, могу я просить тебя о небольшом одолжении?
– Конечно, друг, – говорю я. – Сбегать за третьей?
– Нет, спасибо, – говорит он, – что-то мне не по себе. Это, наверное, жара.
– Ну, еще бы, – соглашается Снуппи, и тут я замечаю, что мы все мокрые, выжимай любого, – лето же, а мы водку жрем.
– Вы все пьете, – заплетающимся голосом говорит Микки.
– Да, сынок, – говорит Снуппи, – потому что мы неудачники. А когда ты неудачник и работаешь на свежем воздухе, лучший способ забыть о том, что ты неудачник, и вспомнить, что работаешь на свежем воздухе, это выпить.
– Блеск! – пошатывается, сидя, Микки. – Ты гений, Снуппи. Я бы тебя поцеловал, если б не эта проклятая хрень на башке. Впрочем, нам не привыкать, да? К хрени на башке.
– Еще бы, – говорим мы со Снуппи, ведь малыш прав, к чему к чему, а к головам на голове мы уже все давно-о-о-о привыкли.
– Енот, – вспоминает Микки, – я хотел тебя о чем-то попросить?
– Давай, дружище, – говорю я.
– Сейчас, – неуверенно произносит он, – ах, да. Просьба такая. Не мог бы ты подойти к Белоснежке и передать ей кое-что.
– Запросто, Микки. Что у тебя за посылка?
– Вообще-то я хотел написать ей записку… – неуверенно говорит Микки. Но диктовать кому-то неловко, это чересчур личное…
– Я понимаю, Микки, – тактично говорю я. – У вас же любовь…
– Да, типа того, – говорит Микки. – Она моя девчонка, а я ее пацан! Когда мы с пацанами были на дискотеке на терке с пацанами из соседнего района, все пацаны заметили, какая у меня клевая девчонка.
– Я рад за вас, Микки, – говорю я. – Ей-богу. Вы пара.
– Да, – говорит он, – только что-то мне не по себе.
– Это все жара, – говорю я, – жара и водка, Микки. Давай свою посылку.
– Вот, – роется Микки под матрацем и протягивает мне сверток. – Не разворачивай.
– Конечно. Микки, – обещаю я. – Даю слово.
– Спасибо, – говорит он. – Как странно. Я чувствую, что у меня впервые появился настоящий друг. И это, кто бы мог подумать, Крошка Енот!
– Пути Господни неисповедимы, – голосом проповедника вещает Снуппи, и мы снова покатываемся со смеху.
Потом мы собираемся, чистим на прощание для Микки все бананы – впрок, как попросил он, – и развешиваем кожуру на стенах палаты. Так будет гораздо импозантнее, сообщает Микки, это расцветит палату и добавит ей очарования. Возможно, когда к нему придет Белоснежка, ей понравится. Конечно, говорим мы со Снуппи.
Когда мы уходим, Микки блюет в утку.
17
Застежка ломается на самом интересном месте. Поэтому я выгляжу как космонавт, опоздавший к запуску «Востока», «Челленджера» или на чем они там летают в космос? Ноги у меня уже Крошки Енота, а вот руки и плечи свои. Верхняя часть костюма свисает с меня, а молнию заело на пупке. Самое обидное, никого не позовешь, мастеров еще нет, сам я поломанную молнию ни в жизнь не починю – я вообще руками умею делать только Волшебные Пассы Крошки Енота, – а детишки уже прибывают. На дорожках парка слышны голоса. Это первые ласточки. Восемь утра. К десяти тут уже будет гибрид Бедлама и детского сада. Я чертыхаюсь и вдруг вижу Белоснежку, которая уже выходит из-за кафе, вся умытая, нарядная и свежая. Как это у нее получается? Молодость-молодость. Да, наверное, еще и не пьет.
– Белоснежка, – зову я. – Белоснежка. На минутку.
– Чего? – улыбается она высокомерно, подойдя поближе к ограде.
– Жвачку-то выплюнь, – морщась, прошу я.
– Тебе самому не мешало бы пожевать, – говорит она. – А то несет бухлом как из бочки.
– Послушай, милая, – цинично говорю я. – Когда ты неудачник и работаешь на свежем воздухе, лучший способ забыть о том, что ты неудачник, и вспомнить, что работаешь на свежем воздухе, это выпить.
Прием не совсем честный, конечно. Единственное, что меня оправдывает, у Снуппи нет на нее видов. Так что я вполне могу позаимствовать у него пару красивых фраз на тему «я и мир – полная несовместимость». Сыграть в Печорина, как говорит моя маман, помешанная на русской классике. В общем-то, иногда это действует – зеленые несмываемые пятна на коленях моих школьных брюк появились после безбожного воровства «чем меньше женщину мы любим…».
– А? – говорит она, проклятые карусели заработали как раз в тот момент, когда я начал цитировать.
– …лучший способ забыть о том, что ты неудачник, – терпеливо повторяю я, – и вспомнить, что работаешь на свежем воздухе, это выпить.
– Че? – спрашивает она и крутит пальцем у виска, который украшен самым красивым в мире локоном. – Совсем спятил? Несешь по пьяни чушь всякую.
– Ладно, – сдаюсь я. – Тебе посылка от твоего Ромео.
– Давай, – говорит, смягчившись, она. – Только он уже не мой Ромео.
– Это еще почему? – спрашиваю я, глядя, как она разворачивает пакет.
– А у него нет веса, – спокойно говорит она, вынимая из бумаги янтарное сердечко на серебряной цепочке: что ж, дешево и сердито. – А ну-ка, застегни на шее.
– Угу, – пытаюсь я, – давай еще раз, детка. У него нет чего?
– Веса, – говорит она. – У него нет веса.
– В смысле он похудел? – спрашиваю я. – Ты любишь полных?!
– В смысле у него нет веса как у пацана, – презрительно объясняет она. – Вес – это когда тебя уважают, понятно?
– Понятно, – говорю я. – Сколько тебе лет?
– А че? – улыбается она.
– Ну, сколько? – спрашиваю я.
– Пятнадцать. А че?
– Ниче. Ступай, Джульетта. Так что мне передать Микки?
– Скажи, что я готовлюсь к школе, – говорит она. – Старичок. И спасибо за подарок. Скажи, прикольный.
– Слушаю и повинуюсь, – говорю я, облизнув губы.
Белоснежка уходит, и я отправляюсь на поиски Матушки Енотихи. Она переодевается, и, глядя на ее стройную спину и лямку лифчика, я возбуждаюсь. Сексуальное проклятие похмелья.
