Барышев захлопнул наконец папку, кивнул официанту, чтобы
принесли счет. Ольга сидела как на иголках. Скажет он хоть что-нибудь?
На минуту ей показалось, что Барышев вот так же молча сейчас
встанет и уйдет. Но он не ушел.
– Я все понял, Ольга Михайловна. Приступайте к реализации
ваших предложений, не теряя времени. Хотелось бы, чтоб к тому времени, как мы
запустим первую очередь комбината в Новосибирске, началась и рекламная
кампания. Я дам команду, и оба моих зама будут всячески вам помогать. Договор
пришлите с курьером. Я вернусь через четыре дня.
У Ольги зазвонил мобильный, она глянула на экран. Мишка.
– Извините, пожалуйста. Секунду! Да!.. Да, ясно… Мишка, я
сейчас не могу! Зачем ты в него плюнул?.. А он?.. Ну, в крайнем случае дал бы
ему по уху, а плевать-то зачем?! Мишка, я приеду, и мы во всем разберемся.
Пока. Я тебя тоже очень сильно. Все.
Она сунула телефон в сумку.
– Извините, Сергей Леонидович.
– Сын?
Барышев выглядел озадаченным. Ольга улыбнулась:
– Ну да. Он там в кого-то незаслуженно плюнул.
– Представить себе не мог, что у вас есть… ребенок.
– У меня даже два ребенка. Сын и дочь.
Великий и ужасный посмотрел на нее как-то по-новому –
заинтересованно и оценивающе:
– Вы не похожи на женщину с детьми. Вы похожи на женщину с
карьерой.
Ну да, она женщина с карьерой, все так. С карьерой и с
детьми.
– Кто же вам помогает? Муж? Мама?
– Мужа нет. Никого нет. Знаете, есть такая распространенная
формула – помоги себе сам? Это про меня.
Барышев кивнул: понятно, мол.
– А у вас?
Что – у него?
– У вас есть дети?
– Нет, слава богу.
Она удивилась, кажется:
– Почему – слава богу?
– Потому что я всегда занят. С утра до ночи. Моя жена
говорила, что я просто машина для производства денежных знаков.
– Почему говорила? Она сейчас так уже не говорит?
Он глянул холодно:
– Это что? Попытка осведомиться о моем семейном положении?
Ольга смутилась. Глупо получилось.
– Нет, что вы, Сергей Леонидович! Я просто так!..
Разговоры «просто так» для Барышева были большущей
редкостью. Он уж и забыл, как это бывает – просто так разговаривать. Да он
вообще не часто разговаривает. Все больше раздает руководящие указания. Или
выслушивает. Выслушивает редко, раздает – постоянно. Нельзя сказать, что ему не
с кем поговорить. Просто дико некогда. Всегда так было, сколько он себя помнил.
Сначала надо было хорошо учиться в школе, потом в институте, потом в
аспирантуре… Отец – академик, мама, дед – все занимались наукой, двигали вперед
научную мысль, и все такое. Потом неожиданно оказалось, что можно было вообще
нигде не учиться, потому что самое главное – это делать деньги. А как их
делать, ни в каком институте не учили. Пришлось учиться самому. И Барышев
научился. Не сразу, конечно. Первые несколько лет и голодать приходилось в
буквальном смысле слова, и уголь грузить по ночам. Было время, когда он сосиски
считал неприличным гурманством.
Он посмотрел на Ольгу. Сидит, щеку рукой подперла. Забавная
все-таки… Молоденькая. Хотя нет, не такая она и молоденькая, если двое детей.
Да и глаза… Глаза не щенячьи. Глаза выдают. Внезапно Барышеву захотелось ей
рассказать – вот просто так, взять и рассказать – и про отца-академика, и про
сосиски, которые были недоступной, недопустимой роскошью в начале девяностых…
Интересно, она помнит то время?
Он стал говорить, и оказалось, что Ольга прекрасно то время
помнит. В отличие от Москвы, где сосиски все же существовали и иногда
появлялись в магазинах, вызывая дикий ажиотаж и становясь причиной километровых
очередей, в ее родном городишке про сосиски эти только в поваренной книге
читали.
Сергей поверить не мог: она приезжая? Провинциалка? Надо же!
– А я подумал, что у вас бабушка жила где-нибудь в Филях или
Лосинке.
Ольга рассмеялась:
– Вовсе нет!
– А где же? Где ваша бабушка жила?! Как вы в Москве
оказались? Замуж сюда вышли?
Она потупилась:
– Нет. Я… Впрочем, это долгая история и неинтересная.
Волшебство разговора просто так вдруг разрушилось. Сергей
вспомнил, что время поджимает, дел полно, через час надо быть в министерстве,
потом – совет директоров. Поднялся из-за стола, пожал ей руку:
– Спасибо, что уделили мне время, Ольга Михайловна. Смело
звоните моим замам, они получат мои руководящие указания.
– А вам? Вам я могу позвонить?
Господи, что она говорит! Что она несет, куда она лезет! Это
же Барышев, у него отец – академик, у него… У него сильные, теплые руки, а
когда смеется – у глаз собираются морщинки. И такой голос, что она просто
пропадает.
Ольга покраснела – мучительно, до ушей. Воспитанный Барышев
сделал вид, что ничего не понял. Что вопрос, может ли она звонить, был задан «просто
так».
– Когда я в Москве, конечно, звоните.
Достал визитку, написал что-то быстро, протянул ей:
– Если будут проблемы – прошу.
На визитке был записан мобильный телефон великого и ужасного
Барышева.
* * *
Ольга сидела на диване, поджав под себя ноги, и щелкала
выключателем торшера. Щелк. Зажегся свет. Огонь в высокой башне… Была такая
повесть, очень лирическая, она в детстве читала. Крапивина, что ли… Щелк. Свет
погас. Темнота. Темно на душе… Нет, пусть лучше будет свет. Ольга снова щелкнула
выключателем.
Скрипнула дверь, вошла Надежда. В выходные она иногда
оставалась ночевать. Зевнула, прикрыв рот ладошкой:
– Ночь-полночь, а ты все сидишь. Давай уж чай пить, что ли!
Ольга чаю не хотела.
– Сама не хочу, – кивнула Надежда. – Но когда в грустях, что
ж делать? Только чай пить и остается.
Принесла поднос, пристроилась рядом с Ольгой на диване.
– Ну, давай, рассказывай.
Ольга отхлебнула чаю, пожевала сухарик. Разврат по ночам
сухари грызть, но Надежда права: когда в грустях – больше ничего не остается.
