Ольга подходила к воротам, когда из припаркованной прямо на
тротуаре машины вышли двое в черных кожанках поверх спортивных костюмов и
вразвалочку пошли к ней. Ольга их уже видела, этих бритых парней. Тот, что
повыше, в день, когда впервые повеяло бедой, курил во дворе сервиса, а потом
затоптал окурок на клумбе.
Собственно, Ольга сразу поняла, что гориллы ждут именно ее,
но все равно попыталась обойти их, не заметить – глаза в землю, ничего не вижу,
ничего не слышу, я не я, и лошадь не моя, как говорила мама.
Низенький взял ее под локоток:
– Ольга Михайловна? Поговорить бы.
– О чем? – Голос противно зазвенел.
– Об общих делах.
Главное – не паниковать. Сохранять спокойствие. Сейчас день,
мы на улице, они ничего не посмеют мне сделать.
– У нас нет общих дел. Я вас в первый раз вижу!
Низенький ухмыльнулся:
– Не разочаровывайте нас, Ольга Михайловна. Вы ведь женщина
умная, во всех отношениях, вразумите мужа. Ну, нехорошо, в самом деле! Ему
уважаемые люди хорошее предложение сделали, а он себя ведет… неправильно.
Неразумно. Да, Чапа?
Чапа лузгал семечки, привалившись к стволу дерева и
уставившись на Ольгу странно прозрачными, голубыми глазами. Услышав, что к нему
обращаются, Чапа медленно мотнул бритой башкой со скошенным лбом, что, по всей
видимости, означало его полное согласие с напарником. На нижней губе Чапы
налипла подсолнечная шелуха. Он провел языком по губам, сплюнул на тротуар.
Ольга отвернулась. Ее затрясло.
– Я не знаю, о чем вы…
– Бросьте, Ольга Михайловна! – низенький говорил с
улыбочкой, тихо, почти ласково, как добрый папаша с непонятливым сынком.
Сверкнули на солнце золотые фиксы на передних зубах. – И мы все знаем, и вы все
знаете! Не ломайтесь. Вы, может, не понимаете, что, если ваш муж не согласится,
плохо будет ему! Ну, и вам заодно с ним. А у вас семья, дети… У вас же дети!
Правильно?
Что? Что он сказал? Ольга почувствовала, как руки стали
липкими.
– Дети?
– Ну да! – весело кивнул низенький. – Чудесные малютки. Вы
их очень любите, я знаю. Мы тоже очень любим детей. А, Чапа? Ты любишь детей?
Чапа снова сплюнул шелуху.
– Обожаю.
– Ты не хочешь, чтобы твои дети остались сиротами, а, Чапа?
– Низенький продолжал улыбаться, но глаза его были жесткими, холодными.
– Не-а. Не хочу, – лениво протянул Чапа.
– А чтобы они отвечали за твои ошибки? Хочешь, Чапа?
– Я ошибок не допускаю, – сообщил Чапа и подмигнул Ольге.
– Молодец, Чапа! – Низенький кивнул в сторону напарника, как
бы призывая Ольгу в свидетели, что тот большой молодец. – Вот видите, Ольга
Михайловна, он никаких ошибок не допускает, зато с его детьми все в порядке.
Если вы уговорите мужа, с вашими тоже все будет в порядке!
К горлу подкатила тошнота, живот скрутило. Ольга прикрыла
глаза, и в голове тут же нарисовалась до жути реальная и выпуклая картинка:
Чапа, все с тем же скучающим видом, держит за ворот Машку, смотрит на нее
своими прозрачными глазами, сплевывает шелуху, достает нож… Она задышала, как
рыба на берегу:
– Вы… Вы не посмеете…
Низенький наклонился к ней, обнял за плечи и зашептал прямо
в ухо:
– Мальчик у вас, Ольга Михайловна, такой славный. Такой
замечательный, домашний мальчик Миша. И девочка, конечно, тоже! Поберегите их,
Ольга Михайловна! А теперь бегите, бегите, небось заждалась Машенька-то!
Он наконец выпустил Ольгу, и она, торопясь и спотыкаясь,
кинулась в ворота, не оглядываясь.
Детей в тот же вечер забрал свекор. Без них в доме стало
совсем пусто, как будто всю жизнь из их прежде уютного теплого и веселого дома
вынули, одна видимость осталась. Вещи были на своих местах, и разноцветные
чашки по-прежнему стояли в кухне на полке, и покрывало с маками на кровати, и
веселые голубые шторы на окнах. Но все краски разом как бы поблекли, и с порога
чувствовалось – в доме неладно.
* * *
Ольга разговаривала со свекровью, когда щелкнул замок
входной двери. Свекровь отчитывалась за день: Машенька хорошо покушала, в
садике ей наказали выучить стихотворение, и они с дедом учили целый вечер, Миша
пошел на двор погулять, все нормально, из окна его видно, нет, горло не болит…
Трубку детям дать? А зачем? Машенька сейчас в постели уже, а Мишку, что ли, со
двора звать?
– Светлана Петровна, по математике у Мишки как? У него там
проблемы были. – Ольга высунулась из кухни в прихожую, тихо охнула и прикрыла
рот ладошкой. – Извините, я вам перезвоню… Да-да, Стас пришел. Я перезвоню!
Она швырнула трубку и кинулась к мужу.
Стас сгорбившись сидел на пуфике, стягивал ботинок,
скривившись, а лицо и куртка – все было в крови. Глаз заплыл, подбородок, нос –
сплошное месиво…
Главное – не плакать. Стас ненавидит, когда она пугается и
плачет. Плакать сейчас нельзя.
– С-суки… – процедил муж и скинул наконец ботинок.
Что ж она стоит-то? Ольга бросилась к нему через тесную
прихожую, обняла. Стас тут же сморщился от боли, цыкнул языком, зашипел, как
кот.
– Тихо…
– Больно, Стасенька?
– Ничего, нормально… С-суки… Слава богу, зубы целы, кажется.
Скинул куртку ей на руки, пошел в ванную.
Пока Стас стоял, наклонившись над раковиной, Ольга маялась в
дверях с полотенцем наготове. Вода в раковине была вся красная, как будто
свеклу мыли.
«Это не свекла, это кровь», – подумала она, тупо уставившись
на розовое в раковине. Ольга никогда раньше не видела столько крови.
Потом, подавая ужин, она все косилась на Стаса, ждала, чтобы
он заговорил, боялась спрашивать. После того как муж промыл раны и Ольга
смазала их перекисью, оказалось, все не так страшно, как выглядело поначалу.
Губа была разбита, щека заплыла и почти закрыла глаз, нос распух, но Стас
сказал, что, кажется, он не сломан, и в трампункт ехать отказался. Взял из
морозилки пакет со льдом, приложил к переносице и сидел так, пока она
разогревала мясо.
– Как ты, Стася?
– Ниче, жить буду.
– Тебя убить хотели? – Ольга принялась собирать тарелки.
Руки у нее тряслись.
– Хотели бы – убили. А это так… Предупредительный выстрел
был…
