Митяй посмотрел на нее долгим, цепким взглядом:
– А я тебя хочу.
Ольга плотнее прихватила блузку у ворота, вся сжалась.
– Митя, останови. Митя! Я тебя прошу, останови машину!
Митяй только бровью дернул.
Ольгу затрясло.
– Останови, говорю!
Она перегнулась и изо всей силы нажала на клаксон. Машина
истерически заорала, на них стали оборачиваться редкие прохожие.
Митяй от нее такой прыти, похоже, не ожидал. Он притормозил,
и Ольга стремительно выскочила из машины, прижимая к груди свою сумку,
зашагала, не разбирая дороги, куда-то во дворы.
Сзади ее дернули за руку – резко, сильно, так хозяин дергает
за ошейник собаку.
– Стой!
Ольга обернулась, вырвала руку. Глаза ее горели.
– Стас твой друг, вместе всю армию пропахали, ты у нас
свидетелем был, а теперь… теперь ведешь себя, как… как… свинья.
Митяй отпустил ее, пожал плечами. Что-то у него такое было в
лице, отчего Ольга не ушла. Привалилась спиной к дереву, выставила вперед сумку,
будто щит. Так они и стояли посреди чужого, закиданного мусором двора.
– Знаешь, Оль, – Митяй пнул носком ботинка валяющуюся под
ногами смятую банку из-под пива, – я-то еще не так чтоб полная свинья. Я только
начинающая. Поросенок, можно сказать.
– Мить, я пойду, ладно?
Митяй ее будто бы не слышал. Посмотрел в лицо.
– А почему ты не спрашиваешь – кто тогда свинья?
– Потому что я вообще не желаю тебя слушать.
– Боишься? Бои-ишься. И прячешься потому, что боишься. Как
африканская птица страус.
«А ведь он прав, – подумала Ольга. – Я боюсь. Сегодня весь
день только этим и занимаюсь. Боюсь и старательно пытаюсь себя убедить, что
бояться нечего».
– Сам ты африканская птица, – сказала она с досадой. – Митя,
ты бы лучше Стасу помог.
– Стасу? А что такое?
– Не знаю. Какие-то… Какие-то ребята бритые приезжали… Во
второй раз уже. Стас ничего не рассказывает, но я и так вижу: у него проблемы.
А ты все ходы-выходы знаешь…
– Сам разберется, не маленький. Он у меня совета не просил.
– Ты же друг.
– Я-то? Я друг.
Ольга покрепче прижала к себе сумку, опустила глаза.
– Мить, ты не карауль меня больше, ладно? – попросила Ольга.
– Стас увидит, беда будет…
Митяй посмотрел куда-то в сторону.
– Она и так будет, Оль.
– Кто? – не поняла Ольга.
– Беда. Ладно, пока.
Митяй повернулся и пошел обратно, через дворы к своей
машине. Ольга смотрела ему в спину, и ей почему-то стало холодно, хотя одета
она была тепло и по погоде. Снова кольнуло предчувствие беды. Когда-то в школе
им рассказывали, что животные чувствуют приближение цунами и землетрясений.
Собаки начинают выть, коты прячутся, канарейки в клетках словно сходят с ума и
хлопают крыльями. Может, и она так же? Как те канарейки?
* * *
Длинный полутемный коридор был пуст. Только мигающие
лампочки под потолком да двери по обеим сторонам. Холодно. Чуть-чуть, едва
уловимо, пахнет плесенью. Где-то бренчит расстроенное пианино. До Ольги
доносятся обрывки фраз:
– Талант, талант! Несомненный талант-с!
– Все красоту наводишь?
– Я что, не могу подарок купить?
– Не всамделишный медведь!
– Да не первый раз уже…
И вдруг – громко, как из репродуктора, над самой головой:
– Ольга Михайловна Громова! Прослушайте сообщение! Вас
ожидает беда. Повторяю: Ольга Михайловна Громова!
Ольга не хотела этого слушать. Она быстро пошла дальше,
распахнула первую попавшуюся дверь и оказалась где-то за городом. Неподалеку
текла речка, цвели васильки… На берегу Ольга увидела бабку с замотанными в
пакеты саженцами. Она уже видела ее, только вот не могла вспомнить, когда и
где. Ольга пошла к бабке, чтобы спросить, как выйти к станции, издали махала ей
рукой, обрадовалась – наконец кто-то подскажет, где дорога, наконец она сможет
вернуться домой… Ей ведь надо торопиться, ее дома дети ждут! И Стас скоро с
работы вернется. Она должна успеть накрасить губы…
– Здравствуйте! – закричала Ольга издали. – Извините, не
подскажете, как к станции пройти?
Бабка глянула на Ольгу из-под платка, кивнула и поманила
рукой за собой, в маленький летний домик, стоявший тут же, рядышком. Правда,
Ольга не помнила, чтобы этот домик был здесь раньше.
Бабка стояла на пороге, улыбалась, махала рукой – давай,
мол, скорей! И вроде бы даже пахло из домика молоком и баранками – вкусно, как
в детстве. Бабка снова махнула и скрылась в дверном проеме. Ольга заспешила,
перескакивая через ступеньки, взбежала на крыльцо, потянула на себя дверь…
За дверью было темно. Запах баранок сменился плесневым
духом, вонью лежалых сырых тряпок. Ольга стояла в огромной темной комнате.
Прямо напротив мутно, словно глаз под бельмом, поблескивало большое зеркало в
тяжелой раме. Ольга подошла к зеркалу. Почему-то она знала, что вот сейчас стекло
пойдет трещинами, осыплется на пол миллиардом осколков. И она так и не сможет
увидеть свое отражение. Отчего-то это было очень важно – увидеть отражение…
Зеркало не растрескалось. Но вместо себя Ольга увидела в нем
давешнюю бабку. Бабка так же приветливо улыбалась и возилась вроде бы с
саженцами. Прислушалась, подняла глаза и тихо сказала: «Беда будет». И тогда
Ольга рассмотрела наконец, что вовсе у бабки в руках не саженцы, а какие-то
окровавленные ошметки… От ужаса Ольга закричала и проснулась.
Луна светила сквозь незадернутые шторы. Ольга сидела на
диване в гостиной, согнувшись пополам, тяжело дышала, во рту – кислый привкус
страха. И в доме – ощущение беды. Что-то случилось. Что-то случилось, это
совершенно точно. С кем-то из ее близких, из самых любимых.
Ольга вскочила, споткнулась о валяющиеся рядом с диваном
шлепанцы и со всех ног кинулась в детскую. Господи! Добрый боженька! А если их
там нет?! Если вместо детей – кровавые ошметки по комнате?
Она распахнула дверь детской, почти уверенная, что Мишки и
Машки нет на месте. И тут же обругала себя последними словами. Ну разве можно
быть такой паникершей? Вот они. Спят в своих кроватях. Машка своего любимого
плюшевого слона к животу прижимает… Ольга поцеловала детей, едва сдерживаясь,
чтобы не стиснуть изо всех сил – нельзя, разбудишь. Перекрестила. Закрыла
тихонько дверь. От сердца отлегло. Беда ушла.
