Марина все смотрела на Разлогова – теперь покойного.
Ах как она знала эту привычку щуриться от раздражения! Как
она знала… все, руки, плечи, ноги, массивные, тяжелые от тренированных мышц. И
щеки, заросшие жесткой щетиной… Знала их запах, прикосновение к разгоряченной
коже, знала, как часто он дышит, когда хочет ее, Марину!
Куда там Вадиму Дульчину в четвертом акте «Последней
жертвы»! Или это был третий?..
Марина коротко и глубоко вздохнула, еще раз посмотрела на
живого Разлогова, подняла подбородок и сказала нараспев:
– Бедная, бедная… Господи, бедная девочка…
– Ка… какая девочка?
Марина на него взглянула – он нацепил очочки-половинки и
тоже рассматривал картинки. С упоением.
– Кто девочка, Марина?
– Его жена, конечно. То есть вдова.
– Вдо-ова!.. – удивился муж.
Не буду больше смотреть на живого Разлогова, решила Марина и
опять посмотрела…
На его двери в общежитском коридоре висел «График дежурств».
Она подходила и читала по слогам «Раз-ло-гов» и думала, как она будет Марина
Разлогова.
…А фамилию, кстати сказать, она так и не поменяла!..
Костя опять забубнил что-то, но она вся уже была там, в этом
общежитском коридоре, пропахшем щами, плесенью и табаком, у заветной двери с
«Графиком дежурств», и сердце у нее замирало, как тогда, когда она стучала и
изо всех сил ждала, когда Разлогов появится на пороге и скажет громко и
радостно:
– Как?! Опять приперлась?!
А потом за шею втянет ее внутрь, целуя безостановочно и
жарко, словно в последний раз, и она всем телом, от макушки до пяток, будет
чувствовать его, такого сильного, такого безрассудного, храброго от желания!..
Такого юного.
Такого живого.
Такого любимого.
Такого отвратительного. Такого чужого. Ненавистного.
– Костенька, – сказала Марина почти своим голосом, и
выпрямилась в кресле, и отшвырнула журнал. Журнал полетел в угол, муж проводил
его глазами. – Костенька, не пора ли обедать?
В дверь вдруг опять постучали – что за наказанье! Или
сегодня все забыли, что она «работает над ролью»?!
– Что, что такое?!
– Мариночка, – Вера остановилась у порога и постно сложила
сухие руки, и глаза вперила в пол, – там пришли до вас и спрашивают.
– Вера, вы с ума сошли, – скороговоркой выпалил Костенька,
косясь на Марину из-за половинчатых очочков. – Кто еще пришел?!
– Пришли Марк Анатольевич Волошин, – выговорила бабка
отчетливым экзаменационным голосом. – И с ним новая вашего бывшего, ныне
покойного. Вас спрашивают.
Муж ничего не понял, а Марина все поняла, конечно.
– Что-то случилось! – Она вскочила. – Неужели опять беда?..
Это уже не Островский, это, пожалуй, Бертольт Брехт.
– Да кто приехал-то, Вера?! – продолжал недоумевать муж. –
Марина, что ты всполошилась?
Но она уже летела мимо него, мимо посторонившейся в дверях
Веры, и тревога была у нее в глазах – почти настоящая.
Только Разлогов умел отличить настоящее от ненастоящего,
когда она предлагала ему на выбор, но Разлогов умер.
Слава богу!..
– Глафира?! Что случилось, почему вы здесь? Марк, что такое?
– Здравствуйте, Марина Олеговна, – Волошин старался на нее
не смотреть.
Марина знала совершенно точно, что бывшую жену Разлогова
Волошин обожает, а настоящую терпеть не может, и это доставляло ей скромную
женскую радость.
– Марк, что случилось?! Почему так неожиданно, без звонка?!
Волошин пожал плечами. Марине нравились его плечи – прямые и
какие-то определенные под тонкой кожаной курткой. И вся его манера – суховатая,
отстраненная – нравилась тоже. Марина даже слегка на него засмотрелась,
позабыв, что она… «в роли».
– Марин, вы меня простите, – хрипло сказала Глафира, – это я
попросила Марка заехать к вам. А позвонить не догадалась…
– Но ничего ужасного не случилось?
– Нет-нет!
– Да что же мы стоим?! – вдруг как будто спохватилась
Марина. – Костенька, приглашай гостей! Вера Васильна, проводите! Может быть,
обедать?..
Волошин моментально и категорически отказался, а та словно
ничего не слышала.
Сопровождаемая суровой Верой, Глафира шла по коридору в
сторону гостиной, и Марина проводила ее глазами.
– Марк, в самом деле ничего не случилось? – спросила она с
беспокойством, когда Глафира скрылась. – Это так неожиданно!
– Я заехал на дачу, – сказал Волошин, – и Глафира Сергеевна
попросила меня завезти ее к вам. О причинах она не сообщала, и я, признаться,
не спрашивал.
– Но с ней все в порядке?..
– Кажется, она упала, – морщась, сообщил Волошин, – я ничего
не понял, но она была без сознания, когда я приехал. Потом пришла в себя и
попросилась к вам.
– Мне всегда казалось, что она не в себе, – вступил Маринин
муж, – странная девушка, ей-богу!
– Упала? – задумчиво переспросила Марина. – Молодая,
здоровая, с чего бы ей…
Глафира Разлогова в гостиной разматывала с шеи шарф.
Старуха-домработница караулила каждое ее движение, а ей так хотелось послушать,
о чем там они говорят негромкими, встревоженными голосами.
Ей необходимо было послушать!
Глафира стянула с плеч куртчонку и вместе с шарфом сунула
старухе в руки, в надежде, что та уйдет, но она, приняв вещи, продолжала
стоять.
Сфинкс в египетской пустыне. Только очень недовольный
сфинкс!..
Ну ладно.
Глафира огляделась, подошла к камину, в котором весело
пылали березовые поленья, и протянула руки.
Она терпеть не могла эту квартиру, просто ненавидела.
Разлогов отлично об этом знал и привозил ее сюда за всю совместную жизнь всего
пару раз – когда-то очень давно, и вот, совсем недавно, можно сказать, на днях!
Впрочем, их совместная жизнь была не слишком длинной – шесть лет, чего там!
Квартиру купил, ясное дело, Разлогов, и она в точности соответствовала
положению его бывшей жены.
